Ставки сделаны, господа! Ставки больше нет. История не знает сослагательного наклонения. Как бы сложилась судьба Сергея Прокофьева, успей его "Игрок" появиться в постановке Мейерхольда на сцене императорского Мариинского театра в 1917 году?
Против нее, казалось, была сама жизнь: сначала в 1916 году музыканты Мариинского театра, для которого она была предназначена, взбунтовались против "как можно более левого", по словам самого Прокофьева, музыкального языка, а потом уже условия диктовали не артисты, а революция и война. Прокофьев через десять лет, которые как он пишет в "Автобиографии", позволили ему "увидеть, что было музыкой, а что рамплиссажем, прикрывавшимся страшными аккордами", сделал вторую редакцию оперы. Первый раз она была поставлена в брюссельском театре La Monnaie в 1929 году и с тех пор имеет вполне счастливую (для оперы ХХ века) сценическую судьбу. Хотя в записках композитора можно найти полную досады реплику о том, что "наши русские вороны проворонили эту оперу". И как ни странно, она до сих пор во многом актуальна. Сегодня "Игрока" из наших театров можно обнаружить лишь в необъятных афишных закромах Мариинки.
Но эту оперу не только безумно сложно исполнять певцам, так как она требует фантастической голосовой выносливости, "обостренного" чувства ритма и прекрасной дикции, но и трудно слушать публике, ибо в ней не найти легких мелодических конструкций, развернутых арий и дуэтов, ласкающих слух и моментально врезающихся в память. Три часа люди на сцене (то есть в городе Ролеттенбурге) на перебой "кричат" о деньгах и пребывают в истеричном диалоге.
Прокофьев сам составил либретто из диалогов романа Достоевского, использовав 15 из 17 глав. Поэтому певцы вынуждены петь текст, написанный "презренной" прозой. Но будучи истинным гением Прокофьев прекрасно чувствовал "обнаженный нерв времени" и гениально передал его в музыке.
В вильнюсском спектакле пружина эмоционального напряжения, кажется, сжата до предела. И в жестком, будто голос надсмотрщика, звучании оркестра в точно выверенном контрасте со стихией человеческого голоса производит апокалипсическое впечатление. Главные роли вместе с Асмик Григорян (Полина), для которой эта работа стала возвращением в Литовскую национальную оперу после почти десятилетнего перерыва, исполняют Дмитрий Головнин (Алексей), Владимир Прудников (Генерал) и Инесса Линабургите (Бабуленька). Они поют с пониманием и редким вкусом к прокофьевской музыке.
Людей, обуреваемых не только идеей легких денег и наживы, но и запрещенных веществ, режиссер поселяет в нищенский хостел, переоборудованный под нелегальное виртуальное казино. Говоря о мизансценическом решении спектакля, важно заметить точечный, как снайперская пуля, свет (художник Александр Сиваев), во многом формирующий стилистику этого зрелища - интимной психологической драмы, где световой луч часто самодостаточен и он не "бегает" за героями, а порой "подглядывает" за силуэтами героев в темноте, заглядывая в их душу, как рентген.
Одержимость пороком настолько все поглощающая, что главным тут становится вопрос, звучащий со сцены: "А вы могли бы убить человека?"… И сколько не стирай одежду (опера начинается в прачечной), совесть чище не станет. При этом некоторые эпизоды оперы с участием Маркиза (Томас Павилионис) и Бланш (Ева Прудниковайте) представляются не по правилам психологического театра, а по законам комедии положений.
И нарастание драматизма, кульминацией которого становится сцена в игорном доме, где Алексей выигрывает двести тысяч, в этом спектакле оказывается не главным событием спектакля. Совершенно ошеломительное, незабываемое впечатление оставляет Полина Асмик Григорян, красивая, обаятельная, внешне хрупкая, но на самом деле умная, ведущая себя, как ручка невидимой рулетки, что раскручивает не игровой барабан, а маховик всей человеческой жизни. И этот спектакль, сделанный именно для этой великолепной певицы-актрисы, достоен того, чтобы через год, когда весь мир будет отмечать 130-летие Сергея Прокофьева, быть показанным на многих европейских сценах.