Его к нам занесло из Серебряного века. Он даже грассировал, как Вертинский. И точно так же не терпел рутину, пошлость мелких душ. Большую часть жизни проводил в мире идеала. Великолепные женщины прошлого - Вера Холодная, Бабанова, Андровская, Серова, Орлова... Глаза с поволокой, судьба, упакованная в изысканнейшие туалеты. И рыцари театра, поэзии, музыки. Они могли пить, бросать любимых, страдать от непонимания, но во всем был внятный аромат идеала. Если идеала не было, его нужно придумать.
Вульф к этому миру тянулся с детства. Бакинский парень в Москве, студент-отличник, которому отказали от аспирантуры по "пятому пункту", юрист без работы, преданный зритель театров. Коллекционировал улетающие ощущения спектаклей, ролей, триумфов и провалов. Стал переводить Теннесси Уильямса, открыв драматурга русской публике. В США читал лекции о Чехове и вернулся убежденный, что мировой театр вырос из системы Станиславского. И, признавая великих мастеров западной сцены, отдавал предпочтение русской театральной школе - она первая и лучшая.
На сцене тогда творили личности уровня Ефремова, Улановой, Григоровича, великих мхатовских стариков. Он видел их в минуты высшего взлета в шедеврах Чехова, Толстого, Арбузова, Розова. Знал, как рождаются режиссерские озарения, когда пьеса и спектакль, друг с другом резонируя, волшебным образом претворяются в новое чудо. Знал и то, как легко прикосновение бездарности превращает великую пьесу в неловкую поделку. И переживал так, словно в мире нет ничего важнее. Погружался в отлетевшие судьбы, знал, что чувствовала отлученная от театра красавица Серова, как трагично и уродливо расщеплялся МХАТ... Хранилища его бездонной памяти были так систематизированы, что на любой вопрос он отвечал мгновенно и безошибочно. Но проверять Вульфа мало кому приходило в голову. Он носил в себе мир не документальный, а художественный, и реальность для этого мира - лишь питательная среда. Разорвать романтический флер, сотканный влюбленным человеком, - значит судьбу раздеть, унизить, и тогда перед нами будет не художественное произведение, каким всегда являлся устный рассказ Виталия Вульфа, а эссе из хищного таблоида.
Рассказы эти начались поздно: когда люди подводят первые итоги, ему наконец дали возможность самореализоваться. Его рассмотрел Владислав Листьев - понял, что перед ним продолжатель традиций великих рассказчиков уровня Ираклия Андроникова, мастер устного шедевра. Человек, который соберет многомиллионные аудитории, просто сидя в кресле и неторопливо вспоминая о чем-то, кажется, элитарном, - такое массам неинтересно. Но его будут слушать.
Так возник "Серебряный шар", по аналогии с Серебряным веком. Из как бы пустого пространства, где в центре только фигура рассказчика, зазвучали давно умолкнувшие голоса, забурлили отгоревшие страсти - жизни прошлого и настоящего сомкнулись так, словно не было пропасти между ними. Но стало видно, как мельчает время. Как смыкают очи гении, как все становится дозволенным. Эта тема - одна из ведущих у Вульфа. Он говорил об упадке актерского мастерства, критической мысли. Это была внешне бесстрастная констатация факта, но от нее становилось вдвойне неуютно в мире самоуверенных недоучек. Думаю, миллионы собирались у "ящиков" в час "Серебряного шара", чтобы вынырнуть из нечистот и глотнуть воздуха.
Он с вами беседовал - вы ему внимали. Философское спокойствие. Сочувственный тон по отношению к судьбе, о которой идет речь. И только те, кто его знали не по экрану, ощущали его взрывной темперамент. Столкнувшись с невежеством, непрофессионализмом, он заводился, речь становилась разящей наповал. Зато он умел любить своих героев и восхищаться друзьями. Любой его рассказ - признание в любви к таланту.
Театр живет недолго, от его премьер остаются не всегда справедливые рецензии. Одно из умений Вульфа - вернуть живое дыхание спектакля. Он описывал его скупыми словами, но в интонации были такие восторг и трепетность, что вы безоговорочно верили в масштабность явления. И смотрели на Вульфа как на человека, лично видевшего божество. Ясно, что он не мог беседовать с Верой Холодной и вряд ли наблюдал вблизи Вивьен Ли. Но даже случайно упомянув о них в разговоре, он мимоходом обозначал детали, о которых могли знать только Холодная и Вульф, Ли и Вульф. И даже если это вымысел, вы обливались слезами.
Ему было уже много лет, когда его назначили главным редактором радио "Культура". Он с молодой энергией отдался обустройству радиоканала, который казался оазисом вкуса и разума. Потом его позвали на телеканал "Культура" . Как он, уже тяжело больной, умудрялся выполнять обязанности редакторов двух каналов, сниматься в своей телепрограмме, записываться для радио и писать книги, - тайна, ключом от которой владеют только необычайно трудолюбивые люди.
Теперь судьба Виталия Вульфа вошла в ряд легенд, о которых он нам так увлеченно рассказывал. Остались память и книги, они сохранят лишь слабый отблеск света, который зажигал для нас этот человек.