Не знаю, как кому, а мне пришел на ум именно этот сюжет, когда я получил рукопись книги, полную войны, смертей и стихов, укрытых от забвения ладонью Дмитрия Шеварова, книги этой вдохновителя и составителя. Она - его отчет перед вечностью и одновременно результат его ежедневной работы и заботы.
Книга проросла из его многолетней колонки в "Российской газете". Книга нервная, неровная и пристрастная, но это и есть доказательство живой памяти о войне, наглядное свидетельство, что память эта не вся ушла в парады, запоздалые наградные листы и академические монографии, не стала данью бюрократическому молоху, пожирающему всякую живую инициативу. Эта книга - отголосок народной трагедии, потерянное тепло опустевшего дома, не досчитавшегося ушедших из него сыновей. Словом, как сказано у ровесника погибших стихотворцев, Давида Самойлова:
Они шумели буйным лесом.
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом.
И леса нет. Одни деревья.
Судя по тем немногим, кто в этом поколении вышел живым из четырехлетней мясорубки, это было очень талантливое поколение. Пусть не все стихи в этой книге служат тому убедительным доказательством, но ведь они, в большинстве, писать только начали; присущие им способности и таланты не успел огранить страшный опыт войны. Как сказано у другого их ровесника, Бориса Слуцкого:
Жизни, смерти, счастья, боли
Я не понял бы вполне,
Если б не учеба в поле -
Не уроки на войне.
На этих уроках большинство из них и сложили свои головы, и остались в неподготовленной к их гибели памяти близких отдельными строчками из стихов и писем, юношескими фотографиями и коротким прочерком между крайними датами биографии - датой рождения, как правило, известной, и датой смерти, у большинства известной весьма приблизительно, потому что особая жестокость этой войны в ее подчеркнутом безразличии к тем, кто уже выбыл из живых и не сможет воевать дальше.
Эта война еще и сегодня, почти семьдесят лет спустя, продолжает хоронить своих мертвых. Большей частью в братских могилах. Без имен. "Мрамор лейтенантов - фанерный монумент - венчанье тех талантов. Развязка тех легенд".
Я все время цитирую их выживших ровесников, потому что они - Слуцкий, Самойлов, Левитанский, Межиров и другие немногие, сохранили в стихах самую пронзительную о них память, проникнутую чувством вины живых перед недожившими. Они на своей шкуре испытали то, о чем пишут:
Сгорели в танках мои
товарищи
До пепла, до золы, дотла.
Трава, полмира
покрывающая,
Из них, конечно, произросла.
Мои товарищи на минах
Подорвались, взлетели ввысь...
И я им верю много больше, чем себе, все это знающему из их стихов и прозы. Это у них я прочел, что экипаж сгоревшего танка хоронили, собрав весь прах в один танковый шлем.
Да, сделали все, что могли мы,
Кто мог, сколько мог
и как мог.
И были мы солнцем палимы,
И шли мы по сотням дорог.
Да, каждый был ранен,
контужен,
А каждый четвертый - убит.
И лично Отечеству нужен,
И лично не будет забыт...
И то и другое - Слуцкий.
Вот этот завет "лично не будет забыт" и выполняет книга в ваших руках, она полнее, более въедлива и содержательна, чем другие ее предшественницы, осуществлявшие поверку в роте стихотворцев, убитых на войне. Ведь никто из них, кроме двух, умерших от старых ран, не дожил до Победы, но нашей благодарной памяти - вместилища их бессмертия - каждый из них достоин. И пусть им общим памятником будет так и названное памятником стихотворение Бориса Слуцкого и эпитафия на нем:
Расту из хребта, как вершина
хребта,
И выше вершин над землей
вырастаю.
И ниже меня остается
крутая,
Не взятая мною в бою, высота.
Ариан Тихачек, 20 лет
Лейтенант, командир роты стрелкового полка, помощник начальника штаба. Погиб 9 октября 1943 года на подступах к Днепру под деревней Бородаевка.
Его имени нет в списках погибших на войне поэтов. Его стихов нет ни в одной антологии фронтовой поэзии, хотя они издаются и пополняются вот уже более полувека - с тех пор как в 1963 году вышел сборник "Имена на поверке".
Ночь в санбате
Глухая ночь.
Горит в углу
коптилка.
У печки дремлет
девушка-сестра.
Соломы на полу
набросана подстилка.
Я, лежа на спине,
бесцельно жду утра.
Трещат дрова, железная
печурка
Сквозь дверцу на стену
бросает слабый свет.
Я закурил. Дым вьется
от окурка.
А рана все болит.
Всю ночь покоя нет.
Начнешь стонать - не легче:
боль все та же.
Начнешь мечтать -
боль гонит и мечты,
Как будто бы всю ночь
стоит на страже,
Чтоб мучить и томить
под кровом
темноты.
Ноябрь 1942