На сей раз все сошлось. Я слушал доклады и сообщения о своем любимом поэте. Выступали и друзья Бродского, и люди, которые профессионально исследуют то время - ученые и литераторы. И те и другие были вдохновенны и искренни. Ну, и немаловажное обстоятельство: конференция открылась и начала работать в квартире поэта, в тех самых полутора комнатах, описанных Бродским, в том самом знаменитом доме Мурузи, где теперь существует музей.
Я расскажу вам о том, что услышал на конференции от Эры Борисовны Коробовой - давнего друга Бродского. Эра Борисовна и по сей день научный сотрудник Государственного Эрмитажа, она - специалист по Рембрандту, и свое выступление сопровождала репродукцией одной из картин великого художника.
На дворе был 1963 год. Бродскому - всего 23 года, но он уже закончил замечательную "Большую элегию Джону Донну". С текстом элегии он и пришел к Анне Андреевне Ахматовой. Ахматова относилась к нему нежно и очень серьезно: она прекрасно понимала масштаб дарования Бродского. По истечении некоторого времени они встретились вновь, и Анна Андреевна сказала молодому человеку: "Иосиф, вы не представляете, что вы написали". Это была похвала. Любой другой на его месте ощутил бы прилив счастья и гордости. Но не Бродский. Он обиделся: как это так - "он не представляет, что написал"? Еще как представляет!
И он решает создать нечто такое, что не оставит у Ахматовой никаких сомнений в масштабе его дарования. К тому времени им уже прочитан "Страх и трепет" Кьеркегора, который и натолкнул его на мысль написать поэму по мотивам ветхозаветной истории об Аврааме и Исааке.
Для тех, кто подзабыл, о чем там речь, напомню. Бог требует от Авраама в доказательство искренности его веры принести в жертву любимого сына Исаака. Авраам не раздумывая берется за дело. Вместе с сыном, абсолютно доверявшим отцу и не ведавшим о его истинных намерениях, они поднимаются в гору к месту жертвенника. И когда Авраам связывает сына, кладет его на место жертвоприношения и замахивается ножом, - ангел небесный удерживает руку Авраама и говорит ему, что испытание Господне закончено, Авраам подтвердил репутацию истинно верующего, а на заклание вместо Исаака сгодится ягненок.
Бродский создает поэму довольно быстро. И помогает ему в этом известное полотно великого голландца Рембрандта ван Рейна "Жертвоприношение Исаака".
Трактовка Рембрандта в свое время потрясла ортодоксальных теологов. Он изобразил на своем полотне абсолютного фанатика - сыноубийцу. А главным действующим лицом этой истории сделал невинную жертву - Исаака. Авраам, как следует из ветхозаветного текста, был скотоводом. Он, помимо всего прочего, забивал животных на мясо и знал, что перед смертью следует прикрыть глаза жертвы ладонью, дабы избавить ее от страха неминуемой гибели. Иначе мясо не будет кошерным. Тем же жестом отец закрывает глаза своего сына...
Полотно Рембрандта называется "Жертвоприношение Исаака". Исаак у него главный, он, говоря школьным языком, положительный герой, - не Авраам. И Бродский пишет поэму "Исаак и Авраам", словно считывая ее с полотна великого голландца, которому в то время исполнилось всего-то двадцать семь. Не случайно поэт скажет потом, что этика следует за эстетикой, сначала изображение - потом стихи. Так и случилось. Два молодых гения в разное время сочли Авраама детоубийцей, решившим, что идея Бога важнее любимого сына.
И они были не одиноки. Иммануил Кант считал, что Авраам должен был так ответить на приказ принести эту страшную жертву: "Я уверен, что не должен убивать моего доброго сына. А вот в том, что ты, явившийся мне, действительно Бог, я не уверен и не могу быть уверен".
И Бродский, и Кант, и Рембрандт полагали, что истинно библейское - это жизнь с Богом, а не смерть во имя его. Иначе отец-сыноубийца неизбежно продолжится отцеубийцей-сыном. Хотя из этих троих только Бродский получил чудовищное доказательство своей правоты. Так и случилось в трагическое время социалистической революции в России, породившее неистового адепта новой веры апостола Павлика Морозова, отцеубийцу.
Когда Бродский принес своего "Исаака и Авраама" Ахматовой, когда она прочитала текст поэмы, то сказала только одно: "Иосиф, это библейское". Вероятно, он почувствовал себя счастливым.