Михаил Александрович, в чем преимущества технологии CAR-T, должен ли иметь ее в своем арсенале каждый онкологический центр?
Михаил Масчан: Это клеточная технология, которая применяется для лечения опухолей системы крови. Пока что во всем мире она применяется лишь в ограниченном числе высокоспециализированных клиник. Для этого фармкомпании, которые производят такое лекарство, проводят специальную процедуру аккредитации. По организации и сложности клинического применения технология близка, например, к процедуре пересадки костного мозга. И сам клеточный препарат существенно более высокотехнологичный. Эта технология должна быть доступна, потому что есть болезни, при которых она позволяет вылечить пациентов, которых раньше мы вылечить не могли.
Какому количеству пациентов она требуется?
Михаил Масчан: Еще год назад эта технология считалась лечением третьей линии, то есть, когда первая линия не сработала, вторая не сработала, применяется этот препарат, и тогда речь шла о нескольких сотнях пациентов. Сейчас она постепенно начинает рассматриваться как терапия второй линии - и речь может идти уже о нескольких тысячах пациентов. Но ее важность, во-первых, в том, что есть группа пациентов, которых можно вылечить только с ее помощью. Во-вторых, не менее важно, что это принципиально новый механизм действия лекарства, прорывная технология. Есть ожидания, что она будет постепенно развиваться и сможет помочь не только пациентам с опухолями системы крови, но и с другими опухолями, а может быть, при аутоиммунных и других заболеваниях.
Можно ли в нескольких словах объяснить суть технологии?
Михаил Масчан: Суть в том, что мы берем у пациента клетки его собственной иммунной системы - Т-лимфоциты. И вооружаем их специальным белком, встраивая новый ген. Поэтому она и называется генно-клеточная терапия. Там самим действующим веществом является клетка, которая начинает видеть опухоль и атаковать ее. Причем мы получили возможность направить Т-лимфоцит на любую мишень, даже такую, которую в природе он не особо хорошо видит или совсем не видит. CAR-T клетки могут жить в организме пациента много месяцев и контролировать болезнь. Правда, существуют и иллюзии, что это "волшебное" средство. На самом деле, как любое сильнодействующее лекарство, это обоюдоострая вещь - у технологии есть и очень серьезные побочные эффекты, есть риски.
Для гарантии безопасности и эффективности применение любого нового метода или лекарства требует регулирования, определенных правил. Достаточно ли для применения клеточной терапии существующего нормативно-правового регулирования?
Михаил Масчан: На мой взгляд, требуется очень существенное его совершенствование. Новые лекарства такого типа не с неба к нам прилетают, они являются результатом разработки, тестирования сначала в лабораториях, потом на животных, потом на пациентах в ранних фазах клинических испытаний. Но было бы ошибкой считать, что эти лекарства разрабатываются только большими фармкомпаниями. В значительной степени они разработаны в исследовательских институтах, часто - в государственных учреждениях. Причем одновременно в разработке находятся сотни таких лекарств. Но из ста примерно пять достигли такой стадии, что их вывели на рынок. Мне кажется, не хватает понимания того, что если бы не было тех 95, которые не дошли, то и этих пяти тоже не было бы. И никто не знает, какие пять из ста станут лекарствами. Причем есть две проблемы в регуляторике. Первая - несовершенство нормативной базы для уже существующих лекарств. Вторая, которая для меня, как для врача-исследователя, даже более важная - это огромное несовершенство законодательства, которое регулирует процесс разработки таких лекарств и раннего клинического исследования, особенно в условиях академических научных центров. Это совсем не коммерческая история. А там, где нет хорошей нормативной базы, там нет и хорошего финансирования. Как финансировать то, что как бы не совсем легально? Мы теряем огромные возможности в разработке таких лекарств именно потому, что у нас слабая регуляторика, многие вопросы не проработаны. В России есть десяток-полтора лабораторий и клиник, которые могли бы успешно развивать такую терапию. Но у нас фактически руки связаны.
Тем не менее я знаю, что в вашем центре эти работы ведутся.
Михаил Масчан: Да, ведутся, но сейчас есть определенные технические сложности. Комплектующие, с которыми мы работали, стали недоступны, поэтому мы ищем выход - занимаемся "пересборкой" исследовательского и производственного процесса. Но это нельзя сделать за день или даже за недели. Есть сложности логистические, которые надо преодолеть. Я не считаю ситуацию безнадежной, но за две недели переориентироваться и все изменить невозможно. Мы сможем возобновить лечение этих пациентов в следующем году - при хорошем развитии событий.
В чем конкретно заключаются особенности регуляторики для этого класса препаратов?
Михаил Масчан: Ключевым моментом являются правила производства. С одной стороны, такие клетки можно растить в обычной биологической лаборатории. Но у организации должна быть лицензия на это производство. Лицензия дается по определенным правилам. Вот эти правила и являются, собственно, предметом регуляторики, и они должны быть отрегулированы очень точно. Если вы производите, например, традиционную таблетку, то производство должно соответствовать фармакопейной статье. В отношении новых продуктов фармакопейной статьи нет. И нам надо заново создать такие правила, чтобы лекарство могло выйти на рынок, если оно будет производиться на большом производстве. Это один уровень правил. А если нам нужно создать практически индивидуальный продукт, который производится для отдельного пациента? Если такие лабораторные производства в клиниках нагрузить той же регуляторикой, которая применяется для фармзавода, я берусь утверждать, что ни одно такое производство не сможет функционировать. Для него регуляторика должна учитывать особенности метода и задачи каждого этапа лечения. Есть болезни, для которых, например, мы готовы были бы разрабатывать препарат такого класса, но таких пациентов будет, может быть, всего пятнадцать-двадцать в год. Понятно, что такой продукт никогда не выйдет на массовый рынок. Здесь нужна определенная гибкость, нельзя подходить к этому шаблонно, говорить: есть общие правила, давайте их выполнять.
Но ведь не случайно в последнее время все говорят о персонализированной медицине. Это ведь как раз и есть такой подход. Получается, что он вне закона?
Михаил Масчан: Совершенно верно! Конечно, персонализированная медицина в конечном итоге может прийти к тому, что для каждого пациента должно быть создано свое лекарство. Здесь, скорее, будет речь идти не о лицензии на его производство, а о некоторых общих нормах - например, о лицензии на производство определенного класса препаратов. И если учреждение получит такую лицензию, все будут знать, что здесь соблюдается определенный уровень подхода к стерильности, контролю качества и всего, что необходимо.
Наверняка общие регуляторные правила уже выработаны в ведущих странах. Нельзя ли просто перенести их к нам?
Михаил Масчан: К сожалению, в каком-то смысле у нас так и поступили: взяли европейское законодательство и перевели на русский язык. Но большая часть исследований в сфере клеточной терапии происходит в двух странах: Китае и США. Потому что, с одной стороны, нужна и высокая технологическая готовность, и финансовая. В США есть и технологии, и финансы. В Китае отставали технологически, но зато у них и регуляторный барьер был очень низкий. А в Европе регуляторный барьер был такой высокий, что они фактически прозевали эту революцию. Мы технологически и финансово ближе к Китаю, а в области регуляторики взяли европейский уровень. В результате получили близкую к нулевой активность.
Есть ли внимание к этой проблеме со стороны Минздрава России? Готовятся ли какие-то поправки в закон, стандарты, протоколы?
Михаил Масчан: В прошлом году начиналась определенная работа. Сейчас много людей этим занимается: и минздрав, и Госдума, и Совет Федерации - это уже хорошо. Мне даже сказали, что я включен в какую-то рабочую группу. Но пока дальше разговоров проблема не сдвинулась.
Сколько, по-вашему, потребуется времени, чтобы легализовать эти исследования?
Михаил Масчан: Я думаю, что нормативную базу можно привести в рабочее состояние за год, поскольку уже была пройдена довольно большая подготовка. Но у нас, к сожалению, параллельно существует два законодательства. Одно - национальное, другое - законодательство ЕАЭС, наднациональное. И в процессе перехода от национального к наднациональному многие позитивные завоевания, на мой взгляд, утрачиваются. Теперь нужны усилия, чтобы вернуть то хорошее, что было в национальной регуляторике.