И Кастеллуччи, и Курентзис всегда вызывают интерес и споры. Оба радикальны в своих интерпретациях и не чужды эпатажа. Оба неравнодушны к мистериям, ритуальной составляющей своего искусства. После превращенного в мистерию прошлогоднего "Дон Жуана" Моцарта и спектакля этого года можно сказать, что их сотрудничество становится традицией Зальцбурга.
К спорам об искусстве в этом году добавились и споры политические: можно ли такому авторитетному фестивалю привечать знаковых артистов, связанных с российским государством или подсанкционными в Европе спонсорами, не отмежевавшихся от действий руководства страны. К чести интенданта Хинтерхойзера, несмотря на заметное давление в том числе и в СМИ, фестивалю удалось отстоять разделение искусства и политики: в театральной программе от петербургского оркестра MusicAeterna, с огромным успехом выступавшего здесь в прошлые годы, пришлось на сегодня отказаться, но Курентзиса, хор MusicAeterna и других приглашенных ими россиян, как, например, сопрано Надежду Павлову, - сохранить. Тем не менее, и оркестр MusicAeterna снова взошел на зальцбургскую сцену - на сей раз в концерте 17 августа с необычной программой, в которой прозвучали 14-я симфония Дмитрия Шостаковича и опера Генри Пёрселла "Дидона и Эней". Своими овациями престижная публика Зальцбурга как нельзя лучше поддержала решение руководства фестиваля. Отметим, что партнером постановки на музыку Бартока и Орфа в программке обозначен московский Дом культуры "ГЭС-2".
В результате греко-российский, как его тут называют, маэстро впервые работал с Молодежным оркестром имени Густава Малера, собираемым из студентов и юных музыкантов со всего мира. С ним же он и открывал фестиваль в июле 13-й симфонией Дмитрия Шостаковича "Бабий Яр". И если судить как по мимолетным реакциям за пультом, так и по публичным высказываниям, Курентзис остался доволен этим союзом: ему был нужен энтузиазм музыкантов, готовность беспрекословно следовать интенциям дирижера, и он это от молодежи получил.
Кастеллуччи - режиссер-художник, думающий прежде всего картинами и символами, а не действием. В первой части - написанной в 1911 году опере венгерского классика "Замок герцога Синяя Борода" - мастер сцены погружает нас в полный мрак, рассекаемый линиями огня и их отражениями в воде, покрывающей черную сцену. Тьма и стихии - вот мотивы этой картины. В центре - огненная надпись "ICH" - "Я". А водонепроницаемое черное покрытие сцены, на которое беспрерывно льется вода - ее шум становится частью музыки - несет на себе надпись "Mein Haut" - "Моя кожа". Мы не видим никаких предписанных либретто семи дверей, которые поочередно открывает возлюбленная Герцога Юдифь, видя за ними камеру пыток, арсенал, сокровища или цветы, облитые кровью. Ясно, что речь в этой трактовке оперы идет о дверях в тайные комнаты души - или подсознания. И без того интимная ситуация - опера написана только для двух голосов, сопрано и баса, находящихся в диалоге, - делается еще более личной, сокровенной. Эта интимность, на первый взгляд, контрастирует с огромным, штраусовским оркестром с обилием духовых и ударных инструментов, который виртуозно и тонко ведет Курентзис. Так создается первая линия напряжения этого спектакля.
При замечательном мастерстве баса Мики Кареса (Герцог), главный вес этого спектакля Кастеллуччи возложил на литовскую сопрано Аушрине Стундите - прошлогоднюю зальцбургскую Электру, обладающую выдающимся сочетанием вокальных и актерских дарований. Ее судороги на сцене и ее вокальное совершенство, намек на детоубийство и навязчивая любовь к Герцогу, в сочетании с тяжелыми созвучиями оркестра в кромешной преисподней сцены создают то мрачное впечатление, которого авторы спектакля, по-видимому, и хотят добиться.
Но если в первой части - личный ад, который устраивают себе на самом деле многие люди, то вторая часть - христианнейший паралитургический спектакль. Первая часть - два солиста, создающие сверхинтимное погружение в мрачные подземелья человеческой души. Вторая - яркий публичный выхлоп, извержение хорового и хореографического вулкана в сочетании с буйством оркестра, в центре которого 29 ударных инструментов. Это не столько опера, сколько инсценированная с помощью мощной хореографии Синди Ван Акер оратория, где царствует ритмическое движение и мелодекламация трех хоров - хора MusicAeterna, Баховского хора Зальцбурга и детского хора фестиваля. Это общественный ритуал, мистерия. Связь между первой и второй частью - другая, основная линия напряжения этого спектакля.
"Комедия конца времен" - это комедия в том смысле, в котором это слово употребляется у Данте. Перед нами конец времён - страшный, но полностью в традиции страстных действ и прочих околоцерковных инсценировок. Греческие, латинские и немецкие тексты самого Орфа насыщены словесными оборотами из псалмов и создают эффект богослужения, мистерии, литургии. Если быть точнее, паралитургии. А это как раз то, что и Кастеллуччи, и Курентзис оба любят и хорошо делают - и по отдельности, и вместе.
Курентзис называет ораторию-оперу Орфа, премьера которой прошла именно в Зальцбурге в 1973 году под управлением Герберта фон Караяна и с тех пор здесь не исполнялась, "современным звучанием античной трагедии". "Вы чувствуете вибрацию ритуального театра", - сказал дирижер в телевизионной беседе.
И для Кастелуччи "греческая трагедия - это матрица для всего, способ восприятия жизни на земле. Это не только эстетика, это и философия".
Если в первой сцене сибиллы, прорицающие Страшный суд, побивают камнями свою предводительницу, то во второй в центре композиции большое дерево - метафора Креста. Кульминацией оратории-оперы, которую в этой постановке вполне можно было бы назвать еще и балетом, становится сцена воскресения мертвых: когда с поверхности сцены на наших глазах сдирают черное водонепроницаемое покрытие из первой части с надписью на нем "Моя кожа" (потом эту черную "кожу" повесят в виде задника!) - под ним открывается узорчатый не то паркет, не то церковный мозаичный пол. Из-под этого пола, под ритмичный грохот десятков ударных, с треском выламываются скелеты, как бы обрастающие на наших глазах телесного цвета кожей и бросающиеся в механистический танец. Апокалипсис и Воскресение идут рука об руку.
Апокалиптическая картина дополняется большим количеством "вострубивших ангелов" - медные духовые вынесены на отдельный балкон справа от оркестровой ямы и трубят то прямо перед собой, глядя на дирижера, то поворачиваются непосредственно к публике, усиливая тем самым театральный "апокалиптический эффект". При этом непосредственно перед дирижером центральное место в оркестровой яме занимает гигантский ансамбль ударных - 29 музыкантов-ударников с десятками инструментов. Бьют все эти литавры, барабаны, тамтамы и трещотки в таком бешено-зажигательном ритме, что хочется танцевать, как на африканском богослужении. И когда в этом страшном конце света появляются артисты, певшие в первой части Герцога Синюю Бороду и Юдифь, и именно они становятся на колени и возглашают Kyrie, Господи! - то есть из своего страшного личного ада приходят к покаянию и поклонению Богу, вот тут и происходит катарсис, служащий завершением этой пьесы.
Дальше только Второе пришествие и всеобщее просветление, выражаемое превращением покаявшегося Люцифера (Светоносного) в белую фигуру в позе распятия. А если учесть, что уже начиная с пандемии многие живут в ощущении наступающего конца времен, Comoedia Карла Орфа в мощной интерпретации Курентзиса и Кастеллуччи в Зальцбурге оказалась еще и как нельзя более актуальным напоминанием о том, что за страшной катастрофой следует светлый финал и новая жизнь.
Кстати
Теодор Курентзис и его оркестр MusicAeterna выступят в концертном зале "Зарядье" 4 сентября.