Для меня он был велик в трех лицах: теннисист, актер, голос нашего спорта. А еще, о чем многие забыли, и футболист. Его имя произносили с трепетом. Он был не менее, а может, и более популярен тех героев спорта, о которых рассказывал. Познакомиться с ним, поговорить, побыть рядом - честь, о которой мечтали все.
И вдруг выпало мне. Папа первый раз в моей жизни повел в театр - МХАТ, "Синяя птица". Тогда и в пять лет можно было слышать репортажи Озерова с открытым ртом. Телевизор и радио были полны им. Но при чем здесь театр? Не знал, что Николай Николаевич играет роль "Хлеба". И за кулисами, в антракте в гримерке вдруг увидел огромного, очень полного и очень дружелюбного человека. От него веяло не только "Хлебом", но и добротой. А полнота, как объяснил мне отец, полностью не сведущему, это творческий образ - ведь хлеб не только вкусный, он и мягкий, пушистый, слегка раздутый.
Поверьте, я помню, о чем шел разговор. Об отце Озерова - певце Николае Николаевиче, народном артисте Р.С.Ф.С.Р. (так тогда писалось), выступавшем на сцене Большого театра больше четверти века и перепевшем множество сольных партий. Озеров был тронут, что о его отце помнят. Говорил искренне. Трудно совмещать работу комментатора с вечными разъездами и МХАТ, в котором к этой стороне деятельности актера относились несколько скептически.
Но Озеров успевал все. Московская интеллигенция дружно ходила на популярный лишь в узких кругах теннис, где царил Николай Озеров. Не видел игру многократного чемпиона СССР в одиночке, было Озерову с его все-таки немалым весом трудновато бегать по корту. Но в паре и, почему-то, в миксте оставался он потрясающим партнером. Сильная подача, твердая игра на задней линии всегда выводили Николая Николаевича в чемпионы страны. А когда Озеров с партнером проигрывал, наступал момент, приводивший трибуны в возбуждение. Теннисист по-особому надвигал кепку, и все знали, вот сейчас только и начнется, этот сет Коля точно не отдаст.
Не видел, но читал: играл Озеров и в футбол, выходил на поле в дубле московского "Спартака". Получалось, вспоминают, неплохо, но выдержать столько всего сразу даже двужильному Николаю Николаевичу оказалось сложно.
Он был радушным хозяином. Когда уже пару десятилетий спустя доводилось мне брать у него интервью, Озеров устраивал небольшие экскурсии по скорее актерской, все же не совсем спортивной квартире. Он знал все и обо всех. Любому спортсмену, не важно какой вид спорта проповедующему, давал точную характеристику. И почти всегда очень теплую. Да, пожалуй, ни одного дурного слова о спортсменах я от него не слышал. Голос - бархатный, наверняка в генах оставалось нечто "певческое". Его язык был чист, звенящ. Это говорил воспитанник старой школы. И знание спорта, сплетенное с этой самой глубокой интеллигентностью, давало как раз тот самый потрясающий эффект, который и превратил Колю Озерова в великого и лучшего телекомментатора, народного артиста РСФСР (теперь писалось так) Николая Николаевича Озерова. Этим званием, по-моему, 24-кратный чемпион страны по теннису гордился больше, чем в теннисных боях завоеванным титулом заслуженного мастера спорта.
Сейчас иногда спорят, что он лучше комментировал - футбол или хоккей. Да любой вид, за который он брался, превращался в его золотых устах в интереснейшее зрелище. Порой слушать Озерова было интереснее, чем наблюдать за матчем. Его знаменитое "Г-о-о-л!" превратилось в комментаторскую классику.
Однажды редактор отдела спорта Владимир Снегирев поручил мне уговорить Николая Николаевича комментировать матч в Симферополе, где встречались чемпион страны и обладатель Кубка. Авторитет Николая Николаевича был таков, что каждое им в микрофон сказанное слово придавало любому состязанию, его присутствием благословленное, статус особенного. Я волновался: знал, что Озеров болел, только недавно выздоровел. Но уговаривать не пришлось. Согласился сразу, заявив, что вместе с газетой мы откроем новую страничку в советском футболе.
Он тщательно готовился к репортажу. До игры с трудом, но взбирался на верхотуру стадиона. Просил ошалевших от радости (сам Озеров приехал!) техников принести микрофоны, из которых выбрал для себя наиболее подходящий. Объяснил мне: "Тут, Миша, главное, чтобы все было удобно, и руки свободны, и кресло подходило".
Да, обращался он ко мне только так - Миша, путая с именем отца. Я пытался поправить, но потом понял: зачем. Ему, да и мне, так приятнее.
Не все в жизни складывалось так, как должно было. Наступила перестройка, появились новые оценки, нет, не творчества, а места, занимаемого тем или иным творческим лицом в уходящей советской иерархии. И людишки, пальца его не достойные, спустили на Николая Николаевича всех собак. Его любил слушать Брежнев, он был любимцем и председателя Гостелерадио СССР Лапина. Да, и Брежнев любил слушать, и Озеров выделялся среди бредущей по следам Озерова массы представителей его профессии. Увы, она переставала быть штучной. Ведь здесь как в продукции высшего мирового качества. Черную икру нельзя есть поварешками из бочонка, а духами "Шанель N 5" не только душиться, но и обтирать руки и ноги. Произошла и в комментаторском деле некая девальвация. Для Николая Николаевича она оказалась, и не могла не оказаться, болезненной. К микрофону ринулись другие, и не только такие классные, как Маслаченко. И микрофон из золотого постепенно превращался в тусклый. И уже не всегда Николай Николаевич вел репортажи с самых важных матчей. Что ж, время все расставило по местам. Его коллег-однодневок никто уже не помнит, не знает, а Озеров по-прежнему с нами.
Где-то в конце ХХ века, когда все спортивные общества были в полном развале - закрыты или на грани, родной озеровский "Спартак" принял предложение Федерации спортивных журналистов России провести Спартакиаду спортивных репортеров. Люди приехали из разных городов, и все гадали, а будет ли награждать призеров председатель "Спартака" Николай Николаевич Озеров. Да, взвалив на себя в конце жизни и эту ношу, он спас любимое народное общество от грядущего уничтожения. И на награждение на неблизкую подольскую базу приехал. Как ему приходилось тяжело. Вставать было уже невозможно: замучил сахарный диабет, стопу пришлось ампутировать. Он сидел в коляске, привезли его в синем советском тренировочном костюме со спартаковским ромбиком.
Коляску на руках подняли на сцену. И Николай Николаевич, вручая призы и дипломы, обо всех нас говорил своим таким любимым и из миллионов узнаваемых голосом хорошие слова.
И, получая из рук великого диплом за второе место, я услышал от своего самого любимого комментатора ободряющее: "Молодец, Миша!"