Новиков в театральном мире обеих российских столиц, а также ближнего и дальнего зарубежья, фигура знаменитая. Придя в театр Комиссаржевской в 1968 году на должность заведующего литературной частью, он остается в нем уже более полувека. И 23 марта он вместе с сотнями своих друзей, коллег и родственников встречает 80-летие.
Виктор Абрамович, вашей верности одному театру, которому вы посвятили более полувека, можно позавидовать.
Виктор Новиков: Самое любопытное, что я вовсе не собирался заниматься театром. Мои родители были абсолютно "книжными" людьми, мама преподавала историю в школе, отец - русскую философию, заведовал кафедрой в Институте культуры, имел все научные звания, вплоть до академика. И оба театром не увлекались, и меня не приохотили. Напротив, папа отправил меня заниматься легкой атлетикой. И это мне так понравилось, что я допрыгался до чемпиона Ленинграда среди старшеклассников. Мама же хотела, чтобы я стал доктором, исключительно из практических соображений. Но провалив экзамены в медицинский институт, устроился в больницу санитаром. Работа - кайф: сутки работаешь, трое отдыхаешь. Вот тогда-то я стал ходить в театр и через год ни о какой медицине не думал, а решил поступать в театральный институт на театроведческий факультет.
Это было сумасшедшее время капустников, диспутов, скандальных выставок, нашумевших спектаклей, на которые было не попасть. Иногда нас выручали ребята - будущие сценографы, они рисовали театральные билеты, которые трудно было отличить от настоящих.
В ту пору в кафе на Невском проспекте я впервые услышал завораживающее чтение Иосифа Бродского. Следующая моя встреча с поэтом состоялась уже на Мортон-стрит, и в его скромной квартире в университетском районе Нью-Йорка мы за чашкой кофе беседовали о Питере и литературе...
Как любопытно все складывается, ведь тетя Бродского, актриса Дора Вольперт служила в театре Комиссаржевской.
Виктор Новиков: Но мое знакомство с Бродским состоялось благодаря вовсе не Доре Михайловне, а Мише Барышникову. С ним мы подружились совсем молодыми. Одно время, когда ему негде было жить, он ночевал у нас в коммуналке на Исаакиевской площади. В двух комнатках 10 и 11 метров, где я жил с супругой Ларой (Лариса Новикова - заместитель председателя Санкт-Петербургского отделения Союза театральных деятелей России - прим. "РГ") и маленькой дочкой, собирались замечательные люди, и под портвейн и нехитрую закуску вели интереснейшие беседы.
Конечно, этот круг людей возник благодаря тому, что я оказался в театре. Кстати, я вовсе не планировал задерживаться в завлитах. У меня в планах было поступить в аспирантуру и посвятить себя истории театра. Но оказавшись в театре Комиссаржевской, очень быстро понял, что не могу от него оторваться. Меня захватил и процесс рождения спектакля - я часами сидел на репетициях, - и люди, связанные с театром. Аркадий Арканов, Михаил Швыдкой, Алла Соколова, Александр Галин, Семен Злотников, Михаил Жванецкий, через которого я познакомился с Романом Карцевым и Виктором Ильченко. Они часто бывали у нас на Исаакиевской площади, как и Михаил Шатров. Судьба свела меня с Ионом Друцэ, Эльдаром Рязановым, Эмилем Брагинским… Казаков, когда ставил у нас "Чествование", после репетиций часами читал артистам Пушкина, Бродского, Баратынского, Самойлова. Это был поразительный человек. Абсолютный безумец, бесконечно талантливый. Когда я был завлитом, мне хотелось, чтобы на сцене театра шла инсценировка романа Окуджавы "Похождения Шипова". К сожалению, постановку осуществить не удалось. От встречи и разговора с Булатом Шалвовичем осталась только записка: "Витя, спасибо за чудный вечер, было так хорошо". И мне было хорошо, и всем, кто сидел за столом, было хорошо!
Все, о ком я говорю, были крупные личности, каждый из них требует отдельного разговора. Мне очень жаль, что я не вел тогда, да не веду и сейчас, дневник, и все, что происходило и происходит, остается в прошлом. Но я счастлив, что у меня это было. Потому что, вот как говорят: приходишь в этот мир обнаженный и уходишь тоже. Но когда ты проживаешь отпущенный тебе срок, тебе должно быть интересно. И вот мне всегда было интересно с этими людьми.
Легенда театра Комиссаржевской и ваша личная - то, что вы открыли Григория Горина, как драматурга.
Виктор Новиков: Моя дружба с Гришей и его женой Любой - это вообще особая история, которая началась, когда в 1972 году мне попалась его пьеса "Забыть Герострата" и мы первыми в стране поставили ее. В свое время Гриша, как и Миша Барышников, жил у нас на Исаакиевской. И свои пьесы проверял, в частности, на мне, читая вслух еще неоконченные вещи. Удивительно широкой души был человек, считавший, что жизнь надо за все благодарить. Он влюблял в себя моментально. А главное, Гриша по своей стилистике, взгляду на жизнь был очень близок нашему театру. Его персонажи носят шутовской характер не случайно, конечно же. Он считал, что шут - единственный человек, который может сказать правду. И, кстати, больше десяти лет у нас шел "Шут Балакирев", который мы поставили еще раньше, чем Марк Захаров в московском "Ленкоме". Так вот получилось, что и первая и последняя пьеса Гриши Горина шли в нашем театре…
А правда, что однажды Горин и Жванецкий заключили "историческую сделку"?
Виктор Новиков: С Мишей мы тоже крепко подружились, и на нас проверял многие свои рассказы. Рассказы в свое время писал и Гриша, но он понимал, что в этом смысле уступает Жванецкому. А Жванецкий, напротив, мечтал о театральной постановке. Короче, однажды они действительно, договорились, что Миша не будет писать пьесы, а Гриша - рассказы. Договор был шуточный, но тем не менее, они его придерживались.
И все же вы осуществили мечту Жванецкого, шесть лет назад поставив по его рассказам спектакль "В осколках собственного счастья"…
Виктор Новиков: Да, я даже с Мишей тогда не советовался, просто мне захотелось, чтобы произведения Жванецкого звучали со сцены, потому что они наполнены такой глубиной и такого понимания жизни, истории нашей страны, что мимо этого трудно пройти. И, к счастью, нашелся замечательный режиссер Григорий Дитятковский, который сумел "нивелировать" узнаваемую интонацию Жванецкого. Миша был на премьере, и его жена Наташа мне рассказывала, что он так боялся ехать к нам: вдруг провал. Но все прошло замечательно, и потом Жванецкий написал мне очень трогательное и очень дорогое для меня письмо. Он был счастлив, что его мечта сбылась…
Ну а когда мы поставили Жванецкого, я решил, что надо возвращаться и к Горину. Режиссер Роман Габриа предложил сделать "Барона Мюнхгаузена". И вот, с минувшего декабря у нас идет очень любопытная, замешанная на авангарде и театре абсурда, версия знаменитой пьесы Горина.
Для вас эти два спектакля…
Виктор Новиков: … Дань двум великим литераторам, дружбой с которыми я горжусь. Они оба выдающиеся личности нашего времени. Во всяком случае было бы трудно представить себе 1960-1990, 2000-е годы без них. Они сыграли очень большую роль и в моей жизни, и жизни нашей страны.
Я помню тот момент, когда вы из завлита, человека, который занимается лишь пьесами и инсценировками, "переквалифицировались" в художественного руководителя, после того, как ушел из жизни главный режиссер театра Рубен Агамирзян в 1991 году.
Виктор Новиков: Те четверть века, которые я с ним работал - это было замечательное, безответственное для меня время. Я предлагал Рубену Сергеевичу пьесы, а его дело уже было давать на ее постановку добро или нет. Но когда его не стало, коллектив решил, что худруком должен стать именно я. Поверьте, я не рвался к власти, тем более к власти в условиях 90-х годов. Но как я мог отказать артистам? Пришлось взяться за совершенно новое для меня дело. Было непросто, признаюсь. Не только из-за каких-то финансовых трудностей, ремонта театра. Просто для меня "руководить" - это, прежде всего, значит создать определенную атмосферу для того, чтобы актеры, и не только они, любой человек, работающий у нас, приходил в театр с радостью. Я уверен, что все определяет любовь. Любовь к своему делу, к режиссеру, к художнику, к коллегам. Она должна быть движущей силой. В противном случае ничего не получится.
Кстати, дверь вашего кабинета всегда нараспашку, и на ней нет таблички "Художественный руководитель".
Виктор Новиков: Да, ко мне может зайти любой работник театра, выговориться, выразить свое недовольство. Мы все обсудим и попытаемся найти достойное решение. Конечно, у нас в театре много молодых сотрудников, но еще больше тех, кто работает не одно десятилетие, и благодаря поддержки которых я руковожу театром.
И еще для меня очень важно быть честным перед самим собой, не изменять своим идеалам своей юности. Вспомнил о Михаиле Шатрове. Вся его семья пострадала в годы репрессий, но при этом он писал политически выверенные пьесы, к счастью, талантливые. У меня много осталось его писем, и в одном из них Миша признался, что хотел бы написать пьесу о пожилых обитательницах коммунальной квартиры. Пьеса должна была называться "Не изменяйте идеалам своей юности!"
Это трудно, я понимаю, но возможно.
Меня всегда восхищал поступок моей тети, выдающейся пианистки Марии Вениаминовны Юдиной. Она дружила с Пастернаком, и одним февральским днем 1947 года он читал у нее в квартире близкому кругу людей первые главы "Доктора Живаго". И, кстати, помню, кто-то привез нам в Ленинград его итальянское издание, которое вышло до Нобелевской премии и послужило поводом для травли Пастернака. Так вот, когда началась эта травля, Мария Вениаминовна не побоялась выйти на сцену с крестом и продекламировать стихи из романа. Таким образом она выразила свою позицию и лишилась всего - концертов, возможности преподавать в Гнесинском училище. Но иначе она не могла, это было движение души. И поэтому, когда несколько лет назад в театре Комиссаржевской Леонид Алимов инсценировал "Доктора Живаго" - это была в каком-то смысле моя личная история.
Вокруг романа не прекращаются споры - кто-то не считает его высокой литературой и говорит, что Нобелевскую премию Пастернак получил в результате политических игр.
Виктор Новиков: На мой взгляд, Пастернак должен был получить Нобелевскую премию, если не за "Доктора Живаго", то за свои гениальные стихи. Для меня же этот роман - откровение писателя. И он по-прежнему актуален. Не только потому, что о любви, а это вечная тема. Но и потому что он о мучениях человека, размышляющего о душе, о том, что такое нравственность, что позволено, а что нет.
Виктор Абрамович, вы упомянули и Михаила Козакова, и я вспомнила об "эволюции" его взгляда на миссию театра. К концу жизни он пришел к пониманию, что, да, "жизнь - тяжелая штука, человек по определению несчастное существо. Так зачем делать так, чтобы люди выходили из зала в подавленном состоянии?".
Виктор Новиков: Человек должен иметь надежду. И здесь нужно определить: театр - это праздник или это муки? На мой взгляд, театр должен быть в первую очередь эмоционален. Для меня идеальный спектакль - это тот, на котором зрители и смеются, и плачут. Я сколько угодно видел безумно скучных, мертвых спектаклей, интересных лишь узкому кругу интеллектуалов.
У лучшего, на мой взгляд, режиссера Льва Додина не бывает легких спектаклей, он не стремится к развлекательности. Но атмосфера его спектаклей завораживает, в нее погружаешься, как в омут. Сегодня очень трудно найти спектакли, которые заставляли бы зрителя плакать и сопереживать. Так же трудно встретить и настоящие спектакли-праздники. Я не случайно в свое время позвал к нам в театр замечательного болгарского режиссера Александра Морфова, чьи постановки- это всегда уникальное соединение интеллектуальности и в то же время чрезвычайной эмоциональности. Настоящим праздником в начале 90-х стали трагические, но очень яркие, чувственные спектакли Владислава Пази "Дама с камелиями" и "Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей".
Театралы со стажем их вспоминают до сих пор…
Виктор Новиков: И я надеюсь, так же будут помнить спектакли Александра Баргмана - "Графоман" по пьесе Володина, в котором так трогательно рассказано о любви, или "Ночь Гельвера", один из тех редких спектаклей, по окончании которого зал безмолвствует. Кстати, "Ночь Гельвера" - о зарождении фашизма, но его не назовешь в буквальном смысле политическим театром. Поймите меня правильно, я не против этой формы театра, но мне так театр никогда не был интересен, чаще всего то, о чем в нем говорится - лишь тема для публицистической статьи. Как верно подметил Василий Гроссман, есть "жизнь", а есть "судьба". Вот в театре, мне кажется, все-таки во главе угла должен быть рассказ о человеческих судьбах.