По экрану грозно ходят волны. Но вот в кадр вплывают то чья-то рука, то ручка водопроводного крана, то мокрые женские волосы, и мы понимаем, что шторм бушует в ванной. Когда водный вал с грохотом выплеснется на пол, станет ясно: кто-то свел счеты с жизнью. Так начинается драма Михаила Брашинского "Волны".
Дальше - пунктир: "скорая", полицейский рафик, мужчина уходит в ночь, в никуда. Надо сказать, редкое кино так лаконично, в двух-трех кадрах, расскажет трагедию: жена ушла, муж в прострации.
Прострация продолжится в электричке, где вдовец Олег опустошенно наблюдает мелькающие в окне перелески. Но взгляд актера Владислава Абашина пуст, и это плохой сигнал. Так бывает, когда актеры просто выполняют задание: взгляни туда, взгляни сюда - отыгрывают данную минуту, смутно представляя, о чем остальные полтора часа фильма.
Сюжет "Волн" вторит недавнему хоррору "Омут": семейные проблемы приводят к трагедии и к путешествию в темные леса, где герои попадают в секту, исповедующую нечто потустороннее. В "Омуте" витийствуют "шаманы", но "Волны" претендует быть драмой синефильской, поэтому здесь всем правит Проводник. Не Сталкер, как у Тарковского, но субъект, проповедующий смутную теорию о волнах мироздания, которые если придут в унисон с твоими индивидуальными волнами, то будет тебе счастье. Счастье заключается в бессмертии, при котором перестает существовать время. Но чтобы стать бессмертным, нужно, дожив до 65 лет, умереть с улыбкой радости на устах.
Теперь попробуйте это все объяснить актерам, у которых вечером спектакль, утром съемка, а дома ремонт. Поэтому в глазах ожидание отмашки: "Снято!" - не живут в персонажах, а их обозначают.
...А пока герой картины Олег об этой заковыристой философии не знает. Он едет в электричке, на станции подхватывает посторонний рюкзак и остается на перроне. Он, что, вор или просто клептоман? Или в прострации рюкзаков не разбираешь? Мы этого не узнаем.
И начнется робинзонада в темных лесах с чужим рюкзаком, где обнаружатся розовый капор, зеленая кофта с желтыми розами на грудях и презерватив, из которого Олег смастерит рогатку, чтобы подстрелить белку. Белка долго сидела на ближней ветке, ожидая, когда ее подстрелят и съедят. Так что когда к Олегу за каким-то лядом пожалует еще и олененок, станет за него страшно. Но Олег уже сыт, зато новый Бемби научит мужика пить из лужи. Не Дисней, но похоже.
Не дело критика тупо язвить, но такой это фильм - простое обозначение происходящего ввергает то в неуместное веселье, то в тоску, какую вызывает затяжной бред. А как это не бред, если Олег ушел в леса от пережитого шока, а теперь, забыв о потере любимой, спасет случайного мальчишку от полиции (какие у ментов к мальчишке претензии, мы не узнаем), напросится переночевать и начнет приударять за его мамой Верой. Хотя, конечно, трудно устоять, если мама Вера, распахнув тулуп, приникнет к незнакомцу обнаженным, трепещущим от желания телом.
Но о чем это? К чему эти гофрированные шале в лесной чаще, кормление свиней под Рахманинова, загадочные ристалища с мановениями, песни у костра про бублики, Роберт Рождественский с "Москвой - Кассиопеей", вдумчивое гудение на ночь - неужели чтобы умереть в ожидании бессмертия?
Понятно, что людей не устраивает их жизнь. И что это род эскейпизма, доведенного до идиотизма. Но тогда кто всесильный Проводник - новый Сталкер или новый Мэнсон? И что символизирует очистительный пожар? И к каким идеям устремлены Олег и Вера, плывущие на эскалаторе метро вперед и выше - к поцелую в диафрагму? Но если авторы хотят сказать, что побеждает любовь, то белок-то зачем стрелять?
Что нового внес фильм в кинематограф? Много чего. Например, хорошая артистка Виктория Толстоганова в роли Веры, чтоб не выбиться из ансамбля, научилась говорить не разжимая губ, ультразвуками. То есть довела тренд до абсолюта: ее монолог в финале так и остался неразгаданным. Как сказал бы Маршак: разевает Вера рот, да не слышно, что поет.
Если верить "Кинопоиску", предыдущий фильм Михаила Брашинского про финнов, поедающих русских туристов, посмотрели целых 15 тысяч человек. В наше бедовое время всех можно понять: сценаристам надо выдумывать, операторам - снимать, актерам - сниматься, а кинокритики всерьез полагают, что это и есть артхаусное искусство, - кино одолела психическая полуболезнь мерлехлюндия, и конвейер ужасов неостановим.