В эпоху строгих эстетических норм и запретов постановки Якобсона были глотком свежего воздуха - он следовал собственным представлениям о прекрасном, не реагируя на окрики и одергивания. Его стиль, родившийся в переломный момент смены модернизма авангардом, совершенно не соответствовал тяжеловесному сталинскому ампиру. При жизни возможность работать в Ленинграде у Якобсона была ограничена - значительную ее часть он провел в скитаниях. Свою неисчерпаемую фантазию и энциклопедические знания выплескивал то на артистов новорожденных среднеазиатских театров, то на танцовщиков молдавского ансамбля "Жок" - везде, где только позволяли ставить.
На большие сцены Якобсона допускали крайне редко, но несколько поколений танцовщиков - от Дудинской и Шелест до Осипенко и Макаровой - получили от него "миниатюрные" хореографические портреты, не менее ценные, чем большие балеты. Только в 1969 году, когда ему было уже 65, Якобсон прорвал административные запреты и получил в свое распоряжение труппу, названную тогда "Хореографические миниатюры", а сегодня носящую имя своего создателя. Он собрал горстку молодежи, преимущественно из провинциальных театров, и с ней словно пережил второе рождение - новые камерные балеты и номера возникали как из рога изобилия. Но через пять лет Якобсона не стало. Труппа выживала мучительно, особенно в постсоветские годы. Главным кормильцем, как у всех отечественных балетных коллективов, стал академический репертуар.
И все же понимание, что труппа обладает уникальным наследием, было всегда. Не всегда было умение заинтересовать им современного зрителя. Когда у руля театра встал Андриан Фадеев, экс-премьер Мариинского театра, он в первую очередь направил свои усилия на то, чтобы поднять профессиональный уровень коллектива. И теперь, когда ему под силу задачи любой сложности, он заново открывает для себя и для нового поколения публики творчество Якобсона.
В последние годы вернулись на сцену трагический одноактный балет по мотивам живописи Шагала "Свадебный кортеж" на музыку Шостаковича и цикл "Классицизм - Романтизм". Теперь к ним добавилось еще несколько разнохарактерных миниатюр. "Средневековый танец с поцелуями" на музыку Прокофьева явно поставлен в полемике со знаменитым Танцем рыцарей из "Ромео и Джульетты" того же Прокофьева в хореографии Леонида Лавровского.
Там, где у предшественника леденящий кровь ритуал и железная кондотьерская поступь, у Якобсона - отношения трех любовных пар, чьи тела спеленуты тяжелыми средневековыми костюмами, но чувства свободны. Другие ассоциации вызывает "Качуча" на музыку Сарасате - она обращена к образу Фанни Эльслер, балетной легенды позднего романтизма, прославившей этот танец. Якобсон был одним из последних хореографов, блестяще чувствовавшим природу характерного танца, и его "Качуча" - дифирамб искусству, в котором перестук каблуков важен так же, как танец плеч, бедер и глаз. "Лебедь" на музыку Сен-Санса ведет диалог с одноименным шедевром Фокина. Но там, где у предшественника из Серебряного века - мерное колыхание белоснежных перьев, Якобсон, вероятно, видит аналогию с собственной судьбой: его лебедь в черной пачке, черных пуантах и с черными перьями (впечатляющая работы Светланы Свинко) горд, смел и непримирим в битве за жизнь.
Все эти диалоги в более развернутом виде продолжает и одноактный "Блестящий дивертисмент" на музыку Глинки, поставленный в 1973 году. Он, как и все работы Якобсона позднего периода, - это новый взгляд мастера на балет и его место в современном искусстве. В конце 1950-х приоткрылся железный занавес, и в Советском Союзе впервые увидели западных гастролеров со знаковыми постановками Лифаря, Ландера, Пети, а главное - Джорджа Баланчина, ровесника и земляка Якобсона, с которым их по разные стороны мира развела послереволюционная реальность. Ускользнувший за железный занавес Баланчин продолжил ставить так, будто после Петипа традиция не нарушалась и не прерывалась - с полным доверием к классическому танцу и его всесилию.
Через совсем иные ломки вынудили пройти Якобсона. "Блестящий дивертисмент" - это попытка вернуться в точку, откуда разошлись их пути. Балет для пяти пар солистов и премьера лишен той гармонии моцартовского свойства, которая отличает лучшие балеты Баланчина. Якобсон - другой: колкий, неуступчивый, острый на балетный язык, саркастичный. Его танцовщики выстреливают такими же россыпями маленьких прыжков, мелких движений и головокружительных поддержек. Но собраны они так, что выходит не "совершенство", а "поиск совершенства". Его достижение, покой - те чувства, которых этот хореограф не знал.
Но если действительно в погоне за счастьем и заключается само счастье, то это объясняет, почему балетный мир дорожит каждым возвращенным на сцену высказыванием Якобсона.