На первый взгляд "Мандат" - история о приспособленцах. И это, конечно, верно: картина на стене, которую в нужный момент можно повернуть выгодной стороной - если в гостях люди приличные, то вот вам "Вечер в Копенгагене", а если большевики - Карл Маркс (именно так и поступает семейство Гулячкиных), - становится сквозным образом спектакля. Героев режиссер, собственно, и помещает в этакую галерею - вместо стен их квартиру разделяют выдвижные стеллажи с произведениями искусства на любой вкус: тут и "Верую, Господи, верую", и "Черный квадрат", и Ленин вперемежку с цветочными натюрмортами, "Купанием красного коня", портретами императорской четы... В общем, идеальный вариант найдется для каждой жизненной ситуации.
А ситуации теперь случаются мало ли какие - время-то новое! Мириться с ним, правда, герои пьесы отчаянно не хотят: "Тамарочка, погляди в окошечко, не кончилась ли советская власть!" - "Нет, кажется, еще держится". - "Ну что же, Тамарочка, опусти занавесочку, посмотрим, завтра как".
Надежда Петровна Гулячкина (Ольга Калашникова) так и грезит тем, когда же наконец "наступит это старое время", но и в теперешнем надо как-то крутиться - свою дочь Вареньку (Екатерина Чечельницкая) она сватает к сыну состоятельного Олимпа Сметанича (Алексей Вертков). А тому, в свою очередь, нужно приданое - "свой коммунист" в семье для отвода глаз. Это, уверен он, обезопасит богатство и его самого. Чтобы сватовство состоялось, мать уговаривает наскоро вступить в партию сына Павла (Сергей Аброскин). Тот поначалу с ужасом отказывается, но потом вдохновляется идеей, да так, что не может остановиться. Превращение в человека, в чьих руках хоть мало-мальская власть, кружит ему голову - Павел на каждом шагу теперь кричит: "Молчать! Я партийный!", повергая окружение в шоковое состояние. А уж когда у него появляется мандат...
Заигрывается и кухарка Гулячкиных Настя (Елизавета Кондакова) - совершенно гоголевские повороты сюжета приводят к тому, что ее принимают за чудом выжившую царевну Анастасию Николаевну Романову (а возвращения монархии герои ждут как чуда, все пытаясь спасти "то, что в России от России осталось"). Та, начитавшись романов, и не против - когда ее еще будут носить на руках? Но очень важно, что и Павел, и Настя становятся этими "перевертышами" не по своей воле - над ними властвуют обстоятельства. Маленький человек - еще одна тема "Мандата", и тем она выпуклее, чем внимательнее ты всматриваешься в ряды картин на сцене: все они - молчаливое шествие сменяющих друг друга эпох. И на фоне этого вечного шествия свою судьбу суетливо пытаются сложить те, кто живет здесь и сейчас.
Но остается ли хоть кто-то в эпоху перемен и всеобщей растерянности настоящим, возможно ли это? Именно этот вопрос ставит точку в спектакле, его задает Сметанич. Задает с болью, потому что, встав за портрет императора, как за трибуну, он только что вещал о непререкаемой роли интеллигенции в судьбе России, болел душой за землю-матушку (на самом деле - за свои собственные наделы, которые национализировали), а как закричали, что идет полиция, портрет государя быстренько развернул...
Пьеса на самом деле заканчивается чуть иначе, но Сергей Женовач делает акцент именно на этом - настоящие ли мы сегодня? Есть ли в нас смелость? Ведь Павел, как потом выяснится, в партию вступить побоялся, а мандат нарисовал себе сам. Ведь сын Сметанича Валериан (Глеб Пускепалис) на вопрос, верит ли он в Бога, отвечает: "Дома да, на службе нет". Ведь везде это бесконечное - "Лавировать надо, лавировать!"
Вообще, буквального следования тексту в спектакле нет - постановочная команда изучала черновики Николая Эрдмана и тот вариант, в котором уже похозяйничал Всеволод Мейерхольд (он первым поставил пьесу). Что-то убирали, что-то, наоборот, возвращали - получилась сценическая редакция театра. Но то, что драматург сегодня современен, подтверждает реакция публики - зал смеется без остановки почти весь спектакль. Прекрасно чувствуют себя в пространстве "Мандата" и артисты - и с текстом, и друг с другом они обращаются легко, играючи.
А в антракте ансамбль "родственников из рабочего класса" (они необходимы для новой жизни, как и "свой коммунист") перемещается со сцены в фойе, где с упоением поет про то, что "цыпленки тоже хочут жить". Вот только как жить? Эта всеобщая растерянность, с которой все начиналось, сохранится до конца действа.