11 октября. "Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Именем неба молю, дорогая Наталья Николаевна, пишите мне. Скажите мне, где вы? Оставили ли вы Москву? Нет ли окольного пути, который мог бы меня привести к вашим ногам? Ясное дело, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать" (здесь и далее - "Пушкин. Письма" (1826-1830), 1928.
И мы недавно прошли через такие же карантинные годы, будь они прокляты.
И мы не знали, каким свадьбам не бывать.
27-29 октября. "Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой Ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски да только отвечайте. Письмо ваше от 1-го окт. получил я 26-го. Оно огорчило меня... во-первых, потому что оно шло ровно 25 дней; 2) что вы первого октября были еще в Москве, давно уже зачумленной; 3) что вы не получили моих писем; 4) что письмо ваше короче было визитной карточки; 5) что вы на меня видно сердитесь, между тем как я пренесчастное животное уж без того. Где вы? что вы? я писал в Москву, мне не отвечают. В чумное время рад письму проколотому; знаешь, что по крайней мере жив - и то хорошо. Если вы в Калуге, я приеду к вам через Пензу; если вы в Москве, т. е. в московской деревне, то приеду к вам через Вятку, Архангельск и Петербург".
Приеду как угодно и через что угодно.
Никто не знает, сколько сетевых семей сейчас разделены городами и весями.
Через них не пробраться.
4 ноября. "9-го вы были еще в Москве - мне пишет о том мой отец; он пишет мне еще, что моя свадьба расстроилась. Не достаточно ли этого, чтоб повеситься? Я скажу вам еще, что до Москвы 14 карантинов".
Любить, получить известие, что свадьба расстроилась, не иметь никакой возможности приехать или связаться.
Но не повеситься - писать.
Это же Болдинская - с заглавной буквы - осень.
18 ноября. "В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не оставили Москвы, я взял почтовых лошадей и отправился. Выехав на большую дорогу, я увидел, что вы были правы - 14 карантинов были только аванпостами, а настоящих карантинов только три. Я храбро явился в первый (Сиваслейка)". Дальше следует долгое и томительное описание, как его заворачивают, так как он едет "не по казенной надобности".
"Мой отец все мне пишет, что моя свадьба расстроилась. На днях он уведомит меня, может быть, что вы вышли замуж. Есть от чего потерять голову. Простите, мой ангел; будьте здоровы; не выходите замуж за г-на Давыдова, и извините мне мою брюзгливость".
26 ноября. Болдино. "Судя по вашему письму, от 19-го ноября, я вижу ясно, что мне нужно объясниться. Я должен был оставить Болдино 1-го октября".
Далее следует описание - еще дольше и томительнее, - как он тыкался во все дороги и везде его заворачивали.
"Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я вовсе не живу у княгини Голицыной, хотя и отдал ей визит. Так как, по-видимому, вы не расположены верить мне на слово, то посылаю вам два документа, доказывающих мое заточение. Я не передал вам и половины всех неприятностей, каких мне пришлось изведать".
2 декабря. Платава. "Если бы вы знали все неприятности, какие я терплю из-за этой чумы, вы бы простили меня. Приходит известие, что Москва оцеплена и въезд запрещен. Затем, мои несчастные попытки убраться; потом известие, что вы не покидали Москвы; наконец, ваше последнее письмо, повергнувшее меня в отчаяние. Как вы имели духу написать его? Как вы могли думать, что я завяз в Нижнем ради этой sacre e (проклято. - Я.М.) княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Г. Она сама толста, как вся ваша семья вместе, включая и меня".
9 декабря, Москва, П.А. Плетневу. "Я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу, озлобленную на меня, и на силу с нею сладил - но слава бoгу - сладил. На силу прорвался я и сквозь карантины - два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но слава богу, сладил и тут. Пришли мне денег сколько можно более".
Далее следует длинный список всего, что написано в Болдинскую осень.
Закончен "Евгений Онегин" + "Повести Белкина" + "Маленькие трагедии" + 30 с лишним стихотворений.
26 декабря, Москва, Н.С. Алексееву. "Я оброс бакенбардами, остригся под гребешок - остепенился, обрюзг - но это еще ничего - я сговорен, душа моя, сговорен и женюсь! и непременно дам тебе знать, что такое женатая жизнь. Пиши мне, мой милый".
И мы тоже пишем. Пишем письма, пишем о наших тревогах, пишем друг другу, если случайно, через почти 200 лет, тоже оказались на разных берегах.
Никогда еще так много не писали. Пусть даже наши письма нельзя пощупать.
Из наших писем можно составить океан, сейчас он волнуется - и где его берега неизвестно.
Но эти письма есть, как и 200 лет назад, когда все закончилось в три месяца. И мы будем их писать и, может быть, когда-нибудь показывать кому-то, кто захочет понять - что это было, весна 2020 года.
Между тем карантин закончился, жизнь потекла дальше, и через два месяца свадьба все-таки состоялась.
Ни господин Давыдов, ни княгиня Голицына не смогли помешать ей.
Нам они тоже не смогут помешать.
А что нам из этой истории? Так, развлечение? Или воспоминание о будущем карантине? Или - еще один анекдот из жизни Александра Пушкина?
Нет, эта история - о времени. У времени - особая цена. Что бы с тобой ни происходило - оно течет, непрерывно меняя твою жизнь. Каждый день - заполненный? Каждый час - осмысленный? День за днем - творение, пусть на твой собственный лад? Или это глупейшая мечта? Впрочем, мы знаем, что так бывает.
Делать, думать, желать, хотеть, рваться, поддерживать в себе жизненную силу - и достигать.
Лозунги? Ничего не значащие слова? За ними самоценность - сознание себя и своей семьи как делателей. Для себя и для всех. И попыток сделать как можно больше.
Нас ждет множество наших собственных необычайных событий. Мы можем столько всего сделать в нашей собственной Болдинской осени, где бы и когда бы она ни была.