Понять, почему так случилось, разобраться в том, что было до и после, мне помогает очевидец и участник тех событий Лев Дмитриевич Рябев. Из его биографии обозначу пунктиром только несколько позиций: научный сотрудник и директор ядерного центра в Сарове, заведующий отделом Горьковского обкома и завсектором в Отделе оборонной промышленности ЦК КПСС, министр среднего машиностроения и зампред Совмина СССР. В конце 90-х и начале 2000-х - куратор работ по рассекречиванию документов советского Атомного проекта.
Первые встречи
Деликатно обходя некоторые эпизоды собственной работы, мой собеседник вспоминает и анализирует, какой пример подавал академик Александров в чрезвычайной обстановке и какие решения находил в других, драматических для себя ситуациях.
- В первый раз я увидел Александрова в 1964 году - на юбилее у Харитона. Юлию Борисовичу исполнилось тогда шестьдесят, и был большой праздник - в Саров приехала вся физическая наука: и Тамм, и Сахаров, и Зельдович, и Семенов Николай Николаевич, и Бочвар… В общем все, кто участвовал в Атомном проекте. Относительно молодые в то время люди и практически ровесники - шестидесяти, в среднем, лет. И был там Анатолий Петрович Александров, с юмором выступал. Учитывая, что Харитон работал раньше в Курчатовском институте (в 40-е годы, тогда это была Лаборатория №2 - Прим. "РГ"), Александров пригласил его продолжить эту деятельность и вручил специально изготовленный пропуск - размером чуть меньше самого юбиляра…
- Чтоб ни один охранник не усомнился?
- Видимо, да. Очень живая была реакция в зале - смех, аплодисменты… А потом мы встретились в совершенно другой обстановке - во время тяжелой аварии. Это случилось в январе 70-го в Горьком, на заводе "Красное Сормово", где строили тогда атомные подводные лодки. На практически готовой к отправке АПЛ проводили гидравлические испытания. Был нарушен технологический процесс, и случился "самоход" - непроизвольный пуск реактора и парогазовый взрыв. Все содержимое в виде паро-водяной смеси было выброшено на высоту более ста метров, создалось обширное радиационное загрязнение - и на самой лодке, и на заводской территории. Серьезно пострадали люди. Некоторые из тех, на кого попала радиоактивная вода, в скором времени скончались…
А тогда, в первый день, реакция на случившееся была мгновенной. Из Москвы вместе с академиком Александровым прилетел главком ВМФ адмирал Горшков и министр судостроительной промышленности Бутома. А я в то время был завотделом оборонной промышленности в Горьковском обкоме партии, и мне по должности положено таких прибывающих встречать и участвовать в ликвидации аварии.
День был воскресный. А уже назавтра 30 тысяч человек через несколько проходных должны явиться на рабочие места. Надо было крайне срочно, хотя бы в местах прохода, на главных маршрутах, провести очистку и дезактивацию территории. И решения принимались, и все работы велись в бешеном темпе. Очень много значила в тех условиях уравновешенная и деятельная позиция Анатолия Петровича Александрова. Его спокойствие и абсолютная грамотность гасили страх, были лучшим средством от паники. А знание всего в деталях помогло быстро понять причину случившегося. Здесь же был и главный конструктор проекта - Николай Кваша из ЦКБ "Лазурит"…
Именно тогда я своими глазами увидел Анатолия Петровича в деле. Да, тяжелом, трагичном, но наша техника такова, что пока, увы, не удается полностью избежать аварий. Главное, чтобы из них правильные уроки извлекать…
В академии после Келдыша
ЧП с реактором на заводе "Красное Сормово", о котором теперь открыто говорит Лев Рябев, было строго засекречено. Такова, увы, была атмосфера тех лет - программы вооружений и все, что с ними было связано, держали в тайне по обе стороны океана. Следовал этим правилам и академик Александров.
Талантливый ученый, организатор, соратник и ближайший друг Игоря Курчатова, он имел к середине 70-х выдающие заслуги и признание: академик, лауреат Ленинской и четырех Сталинских премий, трижды Герой Социалистического труда, не считая прочих наград и отличий. С 1955 года работал в Институте атомной энергии, а в 1960 году, после смерти Курчатова, стал директором ИАЭ. И забот, проблем, должностных обязанностей у него было, что называется, выше головы.
Но именно его, Анатолия Александрова, в самом начале 1975-го стали выдвигать в президенты Академии наук СССР и с разных сторон убеждать-уговаривать. Мстислав Келдыш, который до этого пятнадцать лет возглавлял академию, уже несколько раз просил освободить его по состоянию здоровья, но замены не находилось.
Академик Александров был старше Келдыша на восемь лет. Но это в расчет не принималось. При том, что сам АП, по воспоминаниям его сына Петра, "очень не хотел такого поворота в своей судьбе и отказывался давать согласие на участие в выборах". А давление было сильное - со стороны ЦК партии и лично Брежнева, со стороны военных и соратников по Атомному проекту. В поисках защиты Александров пошел к Дмитрию Устинову, который отвечал тогда за всю оборонную науку и промышленность. Пошел в надежде, что тот поможет ему отбиться. Но услышал прямо противоположное: надо соглашаться…
Что-то похожее происходило в 46-м, когда Александрова против его воли назначили директором Института физических проблем вместо Петра Капицы, который стал неугоден тогдашним властям. АП, как мог, сопротивлялся, напросился даже на прямой разговор с Берией, но был вынужден подчиниться. А дела в новом для себя коллективе повел так, чтобы сохранить все лучшее, что было до него. И совсем не случайно тридцать лет спустя уже ставший Нобелевским лауреатом Петр Леонидович Капица приезжал к Александрову и убеждал согласиться на избрание президентом академии. Призывал от своего имени и ссылался на других авторитетных ученых.
- Но окончательно убедил его Харитон, - снова включается в диалог Лев Рябев. - На этот счет есть собственное признание академика Александрова, которое по магнитофонной записи приводит его сын.
"Я считал, что это мне совершенно, ни по характеру, ни по стилю моей работы, никак не подходит… Что это ни в коем случае нельзя делать. Но потом вдруг ко мне специально приехал Харитон. И начал уговаривать, чтобы я взял на себя это дело. А я его убеждал: "Юлий Борисович, я совершенно не тот человек, я терпеть не могу этого всего…" А он приводил довод очень простой: никого более подходящего нет. В конце концов именно его, пожалуй, нажим на меня повлиял, на то, что я перестал брыкаться... Понял, что положение непростое, и что сколько-то времени мне придется в этом пробултыхаться".
Почему так уговаривали Александрова? Причем, такие разные люди, как Харитон и Капица? По мнению Льва Рябева, очень не хотели и даже боялись повторения того, что было в Академии наук при Лысенко. В итоге Анатолий Петрович согласился, но при условии: из Курчатовского института не уходит и остается его директором.
Важное обстоятельство приводит сын Петр:
"Пятницу он всегда проводил в ИАЭ им. И.В. Курчатова, директором которого остался. Формально работа в Академии была на общественных началах, так как зарплату он получал в Институте, отказавшись от перехода в Академию, хотя там зарплата была значительно выше. Отказ получать "президентские" деньги в Академии он мотивировал нежеланием ощущать формальную зависимость, при этом возникающую".
Представление о том, каким был в те годы рабочий график Анатолия Петровича Александрова, дает рассказ его референта Наталии Тимофеевой.
"Вот один из дней. 10 часов - коллегия ГКНТ о ходе освоения и перспективах развития автоматизированных систем управления отраслью и предприятиями Миннефтепрома СССР. 13 часов - в Академии у него намечена встреча с адмиралами А.И. Рассоха и А.К. Усыскиным и академиком Л.М. Бреховских для рассмотрения плана работ по "Океану". 14 часов - акад. Эмануэль Н.М. с делами по отделению общей химии, а чуть позже к ним присоединится академик Н.Н. Семенов, и пойдет разговор о твердом топливе. 15 часов - акад. Б.Н. Петров с космическими делами. 16 ч. 30 м. - поездка в отдел науки ЦК КПСС к С.П. Трапезникову по делам Академии. В 18 часов он возвращается опять в Академию. С трудом заставляем его выпить стакан крепкого чая с бутербродом. А в приемной его уже ждет акад. Ю.А. Овчинников (в расписании приписка - надолго). И это - не считая телефонных звонков.
Уже 8 часов вечера. Он должен поехать в институт Атомной энергии, где его ждет В.А. Легасов для обсуждения вопросов по предстоящему НТС по водороду и другим институтским делам, позже к нему хотели зайти Е.П. Велихов, а еще позже - В.А. Сидоренко и Е.О. Адамов. Но звонит Марианна Александровна, супруга Анатолия Петровича, и умоляет скорей отправить его домой, т.к. вся семья голодная, и не садятся без Анатолия Петровича за стол, и добавляет, что Анатолия Петровича ждет гость из Ленинграда, который приехал повидаться с ним, а это значит, что рабочий день еще не кончился".
Как воспринимали это в семье академика Александрова, и чем он сам делился с близкими?
"Поначалу АП очень огорчался низким кпд своей деятельности в Академии, - свидетельствует Петр Анатольевич Александров. - Говорил он об этом так: "У нас в Средмаше, когда прикладываешь какие-то усилия, то шестеренки зацепляются друг за друга, и начинается некоторое движение. В Академии же я как будто целый день дерусь с огромным тюком ваты - я весь в мыле, а на другом конце ничто даже не шевелится".
У Льва Дмитриевича Рябева на этот счет свои оценки и суждения, прямо адресованные в сегодняшний день.
- Когда в 1978-м меня перевели из Сарова в Москву, Александров уже был президентом Академии и одновременно директором Курчатовского института. А я - завсектором среднего машиностроения в отделе оборонной промышленности ЦК КПСС. И с тех пор практически до последних дней мы были по работе прямо связаны. Анатолий Петрович установил день, когда приезжал в институт и рассматривал вопросы, где требовалось его решение. С определенного времени он стал поручать многие важные дела одному из своих заместителей - Валерию Легасову. И видел в нем вероятного преемника. Легасов - выдающийся ученый, химик, лауреат многочисленных премий. Но, повторяю, в области химии…
- А вокруг - реакторщики. И каждый себя считал авторитетом…
- Может, и не каждый, но требования к себе и к коллегам стали ослабевать. Надо было совершенствовать технологии, совершенствовать и стендовую базу, и расчетную. Систематически задавать себе вопрос, что еще не решено. То есть смотреть на себя со стороны. Не самоуспокаиваться! А когда ты раз за разом говоришь другим и самому себе, что у тебя лучший в мире реактор, что он самый безопасный, значит - жди беды. Вот мы сидим, рассуждаем, а где-то - я убежден! - происходят нарушения, отступления от регламентов. И на атомных станциях, в том числе. Из миллионов нарушений один какой-то может привести к неприятностям. А остальное до поры до времени себя не проявляет…
Почему так говорю? Потому что сам эту школу прошел. Были моменты, когда и я, надеясь только на себя, отклонялся от нормативной документации. А в атомной сфере это дело очень ответственное. Причины нарушения могут быть самые неожиданные и непредсказуемые. Поэтому успокаиваться, даже защитив проект, ни в коем случае нельзя. А экспертиза на всех уровнях должна быть бескомпромиссной...
Безопасность - абсолютный императив
Опытный рассказчик и тонкий дипломат во всем, что касается межличностных отношений, Лев Дмитриевич Рябев не обходит острые углы, когда это связано с ядерными технологиями, обеспечением безопасности и теми конструкторскими решениями, что в этой области принимались.
Или - не принимались.
- У Александрова была очень развита инженерная интуиция. Он не теоретик, конечно. Но он специалист в области физики твердого тела, в области полимеров, да и во многих других вопросах разбирался глубоко, шел от теории, привлекал самых сведущих профессионалов. И что особенно важно, это было характерной чертой Александрова, он доводил научные идеи и разработки до практической реализации. Через испытания на стендах до конечной продукции.
Когда был жив, это очень ценил Курчатов. И в конце 40-х, после ввода первого промышленного реактора по наработке плутония, поручил Александрову взять на себя руководство всем реакторостроением - уже серийным. Анатолий Петрович встретился с главным конструктором реактора "А" Доллежалем Николаем Антоновичем. И стал обсуждать с ним, какие уроки надо извлечь из опыта "Аннушки", что следовало бы усовершенствовать, где и какие реакторы проектировать дальше… То есть конкретный разговор повел на эту тему. И знаете, что ответил Доллежаль? "Не надо меня учить, я знаю, как проектировать, знаю, что мне делать и как делать".
Что оставалось в этой ситуации? "Раз ты знаешь, а проблемы есть и остаются, я с тобой работать не буду", - так же твердо было заявлено в ответ. И все следующие реакторы Александров проектировал с Африкантовым - это Горьковский машиностроительный завод, а потом уже ОКБМ. Вот в чем дело, и откуда все пошло. Я неслучайно на это обращаю внимание, потому что и сам долго не мог связать причину и следствие, когда с Чернобылем разбирались.
- Александров и Доллежаль в какой-то момент принципиально разошлись?
- Безусловно. Но я сейчас о другом хочу сказать. Характер человека в атомной сфере имеет гигантское значение! Я и сам с Доллежалем после Чернобыля не раз беседовал. И не мог понять, почему он так упорствует. Ведь мы с ним с 79 года знакомы, он и в ЦК приезжал, книги дарил, рассказывал о реакторе, потом мы посещали площадки, где такие энергоблоки строились… А после Чернобыля он так и не признал вину. И вся ответственность, вина упали полностью на Александрова. Доллежаль категорически не признал своих ошибок и недостатков проекта. Выдающийся конструктор, выдающийся инженер - и такая позиция. А ведь проблемы реакторов РБМК были известны еще до Чернобыля. Эти конструктивные недостатки наложились на грубейшие нарушения при его эксплуатации.
Ликвидация аварии на Чернобыльской АЭС- Было даже письмо из Курчатовского института в адрес НИКИЭТ и лично Доллежаля…
- Да, именно! На Ленинградской станции, где такие же реакторы, была обнаружена странная особенность в системе управления защитой: при сбросе стержней происходил некоторый, небольшой вначале, всплеск нейтронов. Ну, а потом вроде все нормально, реактор глушился, и не было проблем. Из Курчатовского института написали в НИКИЭТ главному конструктору: обратите внимание на этот момент в системе управления, на эту потенциально опасную ситуацию. А реакция в ответ - как в 48-м на "Аннушке": не учите, сами знаем…
Что это? Характер человека! Его упорство, его упрямство - при всей талантливости, гениальности, может быть, инженерной. Вот в чем вопрос. Этих качеств не было ни у Курчатова, ни у Харитона, ни у Александрова.
Почему, на мой взгляд, произошла трагедия в Чернобыле и как это связано с тем, о чем сейчас говорим? Пока во главе был Курчатов, он охватывал своим научным руководством практически все направления в атомной сфере - и военные, и гражданские. А когда Игоря Васильевича не стало, другой такой фигуры, лидера не нашлось. И функции научно-технического руководства были разделены. Юлий Борисович Харитон - оружие. Академик Кикоин Исаак Константинович - диффузия и сопутствующие задачи. Анатолий Петрович - все, что связано с атомной энергетикой, подводным флотом, транспортными энергоустановками, в том числе для авиации, космоса и прочее. А на таком пути, как мы понимаем, не только успехи и достижения. Были и неудачи, и просчеты, и тяжелые аварии. Особенно остро переживал Александров Чернобыльскую катастрофу…
Всю ответственность взял на себя
- Судя по тому, что вы рассказываете, и что встречается в воспоминаниях академика Александрова, он принял Чернобыль как личную трагедию. И хотя прямой вины на нем не было, всю ответственность взял на себя. Вы говорили об этом, когда Анатолий Петрович решил уйти с должности директора Курчатовского института?
- С ним наедине мы и раньше это обсуждали. И он с горечью говорил: "Не прислушался Доллежаль!" Но публично, взяв на себя вину, Александров ни разу об этом не сказал. И Доллежаля он не вспоминал. Не подставлял никого, не упрекал и ответственность не перекладывал. Все взял на себя. И в этом - суть Анатолия Петровича Александрова.
Только когда мы вдвоем с ним беседовали, именно вдвоем, он позволил себе сказать: не прислушался Доллежаль к тем рекомендациям, которые ему давали. С обидой бросил эту фразу. Ведь он прекрасно понимал, какие молнии на лысую голову вызываешь, когда всю ответственность за случившееся берешь на себя. Но поступить иначе просто не мог. В этом, повторю, вся суть его как человека.
По той же причине и сам, без намеков со стороны, Александров попросил освободить его от должности президента Академии наук. Это было в июле 1986-го на заседании Политбюро. Судя по стенограмме, сказал он примерно следующее: "Ныне действующие реакторы можно обезопасить. Даю голову на отсечение, хоть она и старая, что их можно привести в порядок. Прошу освободить меня от обязанностей президента Академии наук и дать мне возможность исправить свою ошибку, связанную с недостатком этого реактора".
А осенью 86-го, когда меня уже назначили министром, об уходе с должности директора Института атомной энергии мы с Анатолием Петровичем не говорили - это уже был естественный процесс. В это время пришлось освобождать Доллежаля, Емельянова - его первого зама, назначать других людей…
Помню слова, сказанные секретарем ЦК Зайковым в ответ на технические объяснения: "А все-таки реактор не должен взрываться". Считаю это абсолютно правильной постановкой вопроса. Что бы ни произошло во время эксплуатации, ты должен спроектировать так, чтобы реактор не мог взорваться ни при какой ситуации.
Курчатовский институт с момента своего образования отвечал как головная научная организация за все направления в реакторостроении. Поэтому и написали, среди прочего, письмо в НИКИЭТ по канальным реакторам. И написали конкретно, на имя Доллежаля. Но коллеги не прореагировали соответствующим образом, когда это было нужно и возможно. И только потом, когда гром грянул, стали конструкцию реакторов исправлять. Быструю аварийную защиту сделали? Сделали. Была 15 секунд, стала две секунды. И другие усовершенствования были проведены на канальных энергоблоках.
А сама проблема научно-технического руководства, взаимных экспертиз и сегодня не ушла, а только обострилась. Несовпадение взглядов и даже конфликты между людьми творческих профессий всегда были и будут. Но если речь заходит о безопасности в ядерной сфере, уровень научного руководства должен быть таким же авторитетным, как на заре Атомного проекта.
В атомных делах надо смотреть так, как смотрел Анатолий Петрович Александров. Как смотрели Курчатов и Харитон. Они всегда вставали НАД любыми узко понимаемыми интересами, не говоря о личной выгоде.
Петр Александров, сын академика А.П. Александрова:
- Анатолий Петрович рассказывал и о том, как иногда приходилось угождать властям. Партийное начальство периодически настаивало, чтобы Академия отмечала выдающиеся заслуги партийных деятелей… Сопротивление только усиливало давление сверху, но и допустить дискредитацию какого-либо академического звания или награды в Академии не хотели. Тогда придумали учредить специальную Золотую медаль Карла Маркса, которую вручали за заслуги в творческом развитии марксизма. Эта медаль была вручена нескольким партийным руководителям: М.А. Суслову, Л.И. Брежневу и К.У. Черненко...
АП был также председателем Комитета по Ленинским и Государственным премиям, это место всегда занимал человек, находящийся на посту президента АН СССР. К этой своей должности АП относился с юмором и как к неизбежному злу. Когда подходило время решать, кому же давать премии, а кому нет, или начинались выборы в Академию, наш дом превращался в сумасшедший… Звонили сами претенденты на премии или люди за них хлопотавшие, делались попытки провести какую-то агитацию. Если вдруг в выборах участвовал кто-то из родственников высшего начальства, то возникал вопрос, почему у АП нет дома кремлевского телефона. АП очень не хотел этого и всегда пугал желающих установить такой телефон: "Мои дети сразу начнут звонить Брежневу". По завершении выборной компании все затихало, и, конечно, никто не вспоминал о телефоне…
Быть своим среди высших партийных и государственных лиц Анатолий Петрович не старался. По возможности, пропускал все сколько-нибудь необязательные заседания и торжества, никогда не ходил на приемы с женой.
Академик Александров: худое дело ЛЯПом не назовут
Летом 1974 года, еще не зная о грядущем повороте в своей судьбе, директор Института атомной энергии академик А.П. Александров направил в Дубну, в Объединенный институт ядерных исследований, приветствие - по случаю 25-летия Лаборатории ядерных проблем (ЛЯП), которую возглавлял его коллега и друг по ленинградскому Физтеху Венедикт Петрович Джелепов.
Серебряный юбилей лаборатории, где 14 декабря 1949 года был пущен первый в СССР синхроциклотрон (впоследствии - фазотрон), отмечался широко и был отмечен не только стихами Андрея Вознесенского в Политехническом. В журнале "Природа", №7, за тот же 1974 год решили опубликовать статью-приветствие академика Александрова коллегам в ЛЯП. Вот дословная выдержка оттуда.
"Возникновение слова - это, в большинстве случаев, возникновение понятия. Нельзя переоценить важность исследований в этой области, поэтому мы сделали попытку изучить слово-понятие ЛЯП, которое звучит в корне многих исконных слов русского языка.
Примем как ключ для исследования часто применяемое производное от ЛЯП слово "аляповатый". Аляповатый - плохой, без вкуса сделанный, неэстетичный предмет с претензией на художественную ценность. Как известно, приставка "а" выражает отрицание или отсутствие того или иного качества. Следовательно, слово ЛЯП должно означать понятие, противоположное слову аляповатый, т.е. ЛЯП - значит хороший, отлично сделанный, имеющий большую ценность, художественную или научную (замечу, кстати, что еще при Екатерине II слова "художество" и "науки" выражали понятия равной значимости, и только в наше время слово "художество" претерпело смысловую инверсию, и одно из его значений - "хулиганство" или антиобщественное, часто уголовно наказуемое поведение).
Для проверки нашей гипотезы относительно значения слова ЛЯП обратимся к величайшему произведению древнерусской культуры - "Слову о полку Игореве". Там четко сказано: "Не лепо ли…", причем слово "лепо" - это положительное понятие, эквивалентное ЛЯПу, сохраняющееся в производных словах: лепость, лепота, благолепие, великолепно...
Ясно, что ЛЯП и леп - одно и то же понятие, так как переход буквы "е" в букву "я" (внутренняя инверсия) аналогичен часто встречающимся в языке переходам букв, не вносящим смысловых изменений…"
Осенью 1975 года, до и сразу после выборов нового президента АН СССР в научных и околонаучных кругах с тревогой обсуждали, куда и как поведет Академию "реакторщик Александров". Не скрывал своего беспокойства в общении с коллегами и академик Дмитрий Лихачев. Один из его собеседников, историк науки Виктор Френкель, переслал в ответ копию статьи из журнала "Природа". После того, как искусствовед-филолог прочитал написанное физиком-ядерщиком, в разговоре по телефону Дмитрий Сергеевич сообщил: "Теперь я спокоен за нашу науку…"
Было сказано всерьез или с иронией - поди теперь узнай.
А вот Лаборатория ядерных проблем в Объединенном институте ядерных исследований сохранилась, успешно развивается и теперь носит имя В. П. Джелепова. И раз в год за особые достижения Научно-технический совет ЛЯП присуждает одному из молодых сотрудников стипендию его имени.
Стипендиат 2024-го Дмитрий Пономарев, младший научный сотрудник в секторе слабых взаимодействий Научно-экспериментального отдела ядерной спектроскопии и радиохимии, так отозвался на решение НТС: "Для меня Венедикт Петрович - пример человека, который был не только отличным организатором, но блестящим ученым, оставившим след в мировой науке. Его трудолюбию, уму и организаторским качествам можно только позавидовать. Мне очень приятно получить стипендию его имени".
Больше информации о последних научных достижениях и выдающихся ученых читайте в специальном проекте "Российской газеты" к трехсотлетию Российской академии наук.