Вместе с художником Александром Шишкиным режиссер придумал пространство, соединяющее времена: меланхолические руины в строительных лесах - осыпающиеся стены парадной залы бывшего особняка с обшарпанным паркетом и видом на Эрмитаж. Пока один из гастарбайтеров договаривается с улыбчивым китайцем довести особняк до полной гибели, чтобы китайские бизнесмены могли выкупить его за бесценок (актер Сергей Стукалов, кажется, свободно говорит как по-узбекски, так и по по-китайски), трепетная ленинградская экскурсоводша (Татьяна Бедова) рассказывает китайским туристам о его блистательном прошлом. Другой рабочий, кажется, более чувствительный к этому рассказу (актер Рустам Насыров), втягивается в совсем иные "переговоры": он следит за тем, как из огромного сундука, или сквозь полы и стены медленно просачиваются призраки, бывшие обитатели дома, напоминая персонажей то ли гофмановских, то ли гоголевских страшных сказок.
Последних можно признать в балаганном, фантасмагорическом семействе сенатского чиновника Веточкина, которого Валерий Дегтярь, напротив, играет до ужаса вкрадчиво, в духе натуральной школы. Впрочем, разнообразие жанровых регистров свойственно всему спектаклю, в котором соединяются разные виды театра - от психологической мелодрамы до гротеска, от натуралистической до формальной школы.
В инфернально-гротескном хоре призраков поначалу солирует барский мажордом, крепостной Веденей (Анатолий Петров), гоняя лакеев, горничных и воспитанниц в белых передниках, пока вдруг изможденная и бледная как смерть посудомойка Глафира (Юлия Марченко), споткнувшись, не разбивает барский фарфоровый сервиз. "Холопья кровь!", - истошно кричит она, зверски избиваемая лакеями. Доходяга без всяких претензий на дальнейшую жизнь, она как будто воплощает Дух холода, чью знаменитую арию из оперы Пёрселла "Король Артур" несколько раз поёт в спектакле Семён Мендельсон, названный в программке контратенором-медиумом. Фиглярствуя, задыхаясь, то и дело срываясь на фальцет, он молит кого-то (может, само Время) позволить ему вновь вмерзнуть в смерть (let me, let me freeze again to death).
Перед нами как будто и впрямь барочная опера с ее меланжем исторических, религиозных и волшебных сюжетов. Вот малорослый актер Алексей Ингелевич, играющий "мысль об императоре Павле I, живущую в головах русского дворянства, чиновников и других жителей Петербурга 1801 года", пробегает через партер, чтобы занять место в царской ложе над сценой - главным зрителем и невидимым актером драмы, которая разворачивается в течение трёх последних дней его правления. Вот в игровом антракте актер Александр Ронис (еще один инфернально-гротескный персонаж семейства Веточкина - Евсеевна), нескончаемо бухтит что-то, сидя на сундуке Бабой Ягой, в то время как в проходе партера импозантный экскурсовод рассказывает самым настоящим, а не театральным про историю БДТ и его здания. Нашпигованный точно рождественский поросенок, сюжет спектакля грозит так и не сложиться во внятную историю, но нет - на этот раз она предельно ясна.
В ее центре судьба княжны Екатерины Плавутиной-Плавунцовой, гранд-дамы екатерининского века, в знак протеста в связи с воцарением Павла сидящей в инвалидном кресле почти четыре года. Ее не столь принципиальный младший брат князь Александр Павлович, "написанный" Василием Реутовым мягкими, пастельными красками, хотя и со скрытым пародийным планом, вынужден служить презираемому императору, но внезапно попадает в опалу и бежит с сестрой и женой в ближнее имение, где получает известие о всеобщей перемене участи (весть о смерти Павла привозит ему сын, марионеточный розовощекий князь Платон - Виктор Княжев, и по его виду ясно, что он прибыл прямо с места убийства). Финал грозил бы хеппи-эндом, если бы не скелеты в шкафу, которые выползают буквально и фигурально из разных частей пространства. Они-то и становятся ключом к сценической адаптации позабытой исторической мелодрамы.
Режиссер и его соавтор по сценической адаптации Светлана Щагина на этот раз бережно обошлись с текстом пьесы, тщательно подновив меланхолические руины и снабдив их кое-где поясняющими титрами. Благодаря им мы узнаем о деятельности Павла, в том числе - об указе, предписывавшем всем дворянам при виде его кареты опускаться на колени. В этом момент, кажется, и вывозят на сцену высокое чёрное кресло с сидящей в нем Княжной - Мариной Игнатовой, в чёрных очках, элегантном чёрном жакете, чёрных брюках и начищенных до блеска чёрных жокейских сапогах. Экстравагантная и печальная, с выбеленным лицом и коротким рыжим паричком, она напоминает скорее Гамлета, чем дикую русскую крепостницу. Величественное, жутковатое ее присутствие завораживает не только челядь, но и зрительный зал. Игнатова умудряется играть так, что по ходу действия "великое сидение" ее героини все меньше кажется протестом и все больше - самоистязанием за тот грех, о котором она, кажется, ни на минуту не забывала. Этот мощный мелодраматический замес судьбы и увлек когда-то первых исполнительниц этой роли - великих русских актрис Марию Савину и Марию Ермолову.
Когда приехавший из Парижа бывший крепостной Княжны Перейденов (Дмитрий Воробьев, чья тонкая психологическая игра отсылает к раннему Достоевскому) сообщает, что ее дочь, рожденная в незаконной связи с французским аристократом, находится в ее доме, героиня Игнатовой внутренне обрушивается как руина, но внешне еще сильнее выпрямляет спину - как будто давно была готова к возмездию. Когда посудомойку Глафиру приволакивают к ней, Княжна впервые спускается с кресла и садится на пол рядом с изможденной, точно снятой с креста, дочерью. Та лежит перед ней на облезлом паркете - пьяная, избитая и больная, спокойно и жестоко рассказывая о том, как мерзко ей среди княжеских холопов, и как ни на что не осталось сил, кроме презрения и ненависти. Княжна прекрасно сознает, что внезапное обретение дочери в замученной крепостной не изменит их общей судьбы. Возмездие не принесет освобождения. И Перейденов, ехавший за тысячи верст на родину, чтобы встреча с Прошлым сломила дух Княжны, вместо упоения местью тихо и обреченно умрет где-то на лестнице.
Холопство выело здесь душу у всех, при жизни превратив в живых мертвецов - у Князя Александра, у его жеманной жены Lise (Варвара Павлова), рассуждающей о позоре крепостничества, у Веточкина, под прикрытием должности ворующего, где придется и поющего оду грядущему расцвету чиновничьей власти, у воспитанницы Агнички с перекошенным от злобы лицом (Алёна Кучкова), и даже у инфернальной княжеской камеристки, финки Мины (Ируте Венгалите).
День чаемого освобождения оказывается днем гнева. Подточенные усилиями хитрого гастарбайтера (или самим Прошлым, просочившимся сквозь времена) стены обветшавшего особняка, наконец, обрушиваются. Но поверх звучащей в памяти меланхолической арии Пёрселла, вопреки гротескной и мрачной атмосфере спектакля, в нем работает какая-то таинственная формула, позволяющая к финалу обрести парадоксальное чувство надежды. Эту загадочную формулу Могучего мне открыть пока не удалось. Но она, безусловно, там есть.