Сегодня эти отличия взгляда поколений очевидны. Андрей Битов, который, в сущности, писал об отношении художника с миром, начинал повествование с отказа назвать место действия: "Это место мне явно не принадлежало. Я его не назову. Анонимность будет моим оправданием. Описание из опасения быть неточным будет минимальным". Евгения Буравлева, которая как раз как художник и выстраивает свой сюжет отношений с пейзажем, начинает, напротив, с карты, в которой топография местности, памяти и экспозиции накладываются друг на друга. Точнее, это нарисованный на белой музейной стене фрагмент контурной карты, где наверху - извилистая береговая линия Северного Ледовитого океана, а под ней далеко внизу - Киров, деревни Конец, Сухоборка и Вага, которая появится на карте еще и отдельно, словно в увеличительном стекле… Еще одно приближение - и вот кружок с надписью "Поле", другой - "Садовое товарищество", еще один - "Дом в березах". Эта карта как аналоговый GPS, помогающий сориентироваться на местности.
Конкретность названий города, деревень, речки, дома, с одной стороны, подчеркивает, что построенный автором маршрут очень личный. Это места, где прошло детство художницы, где она проводила каникулы, где с бабушкой и дедом ходили за грибами и ягодами. С другой - карта предполагает строгую точность топографа. Почти как фотография. Небольшие фотографии мест в белых рамках, расположенные на стене зала так, словно должны обозначить еще одну линию горизонта, выглядят доказательством подлинности видов, что изображены на полотне. Они словно говорят: никаких обобщений, это портрет конкретного поля, сосны, дома, борщевика или шмеля на цветке. Это натура. Нет, не мертвая, живая. И пейзажи своей точностью словно подтверждают: это портрет конкретных мест. И иногда - еще людей, которые, как правило, стоят спиной к зрителю, вглядываясь в пространство перед ними. Так, как стоят путники на полотнах Каспара Давида Фридриха, дрезденского романтика, друга Василия Жуковского.
Это соединение почти фотореалистической точности живописного пейзажа и фигуры путника, который принадлежит и нашему городскому миру, и тому пространству, что расстилается перед ним в картине, создает странный эффект мерцания. Структура пейзажей Фридриха, которую использует Евгения Буравлева, воспроизводит модель романтического двоемирия. Эффект границы, где и зритель, и персонаж, и сам автор чувствует себя равно путником, идущим домой, и заблудившимся пришельцем, Фридрих использовал в горных и морских пейзажах, чтобы подчеркнуть встречу не столько с природной стихией, сколько с возвышенным, непознаваемым. Буравлева в эту романтическую модель вписывает обычный пейзаж, северной или средней полосы. С дорогой, в торце которой видны два лесовоза, с рощицей среди выкошенного луга, с монументальным борщевиком на фоне облаков или прохожим с рюкзаком перед градирнями ТЭС московского Дегунино.
В этот пейзаж она вглядывается, не упуская деталей, словно завзятый натуралист. Живопись становится способом свидетельствовать об изменениях в природе. Художница - автором дневника натуралиста. Время природы и время жизни человека в ее заметках сопрягаются непринужденно. Как в комментарии к весеннему пейзажу: "Приехала весной 2023-го. За год на поле появилась молодая поросль сосны. Поле уже непригодно для сельхозработ и использоваться не будет. По дороге, которая ведет к реке, уже никто не ездит. Чибисы сделали гнезда по всему полю. Волновались, когда я пришла снимать, летали надо мной и кричали. Особенно одна птица, к гнезду которой я, видимо, слишком близко подошла. Новые жители поля не в курсе, что я здесь местная уже тридцать лет. И не знают, конечно, что на этом поле до Великой Отечественной стояли дома. Деревня была большая, как говорили, домов сорок".
Эти "незанятые пейзажи" своей красотой, цветом могут напоминать французские парки. И скупые строки дневника художницы могут пояснить, что поле на краю деревни Вага снято в конце мая. И уточнить: "Несвойственная на этой части Кировской области майская погода сохранила свежесть молодой зелени и оттенок, который скорее характерен для парков Франции поздней весной. Это поле аккуратно выкашивается несколько раз за лето. А роща, оставленная посередине, придает ему лоск ландшафтного дизайна".
К слову, французский Трианон Буравлева рисовала с той же отрешенной точностью. Ее рисунки дворцового парка в 2017 году показывала галерея "Ковчег". Среди них тоже преобладали расчисленные, как у классицистов, "незанятые пейзажи", оставляющие подспудное ощущение тревоги.
Ясность видения, что уживается с саспенсом, появляется и в ее северных пейзажах, где посреди пустого луга стоит дом, заросший березами, и в портрете триумфатора-борщевика, мутировавшего на суглинке в монстра северных полей.
Может быть, поэтому путники на картинах Буравлевой похожи не столько на двойников романтиков, сколько на героев фильмов Дэвида Линча, обнаруживающих себя на территории иррационального. Ну или рассказчика в повести Андрея Битова, который изумляется расстилающемуся виду: "Занятное количество границ! Дикой природы - с одичавшей культурой, одичавшей культуры - с культурным пространством, культурного пространства - с разрушением, разрухи - с одичанием, одичания - с дикостью… Все тут было во взаимном переходе, во взаимном обрыве…".
Не потому ли так важна оказывается для Буравлевой линия горизонта в ее пейзажах, дарующая устойчивость миру? Она мимоходом упомянет об этом в комментарии к одной из картин: "Типичная горизонталь этих мест - именно за ней я возвращалась сюда после переезда в Москву, где ценность каждого теряется или размывается среди высоких домов и отсутствия приемлемой длины линии горизонта. Мне стало казаться, что созерцание горизонтальной линии касания земли и неба - один из важнейших способов сохранить здравомыслие и общее видение пути".
Горизонталь горизонта, огибающего белые стены под потолком лестницы, зритель обнаруживает, поднимаясь на второй этаж. Звуки, напоминающие далекие раскаты грома, - музыка "Приближения" композитора Олега Трояновского. Саундтрек задает еще одно измерение - пространство переживаний, которое мы воспринимаем, как написала художница, "с высоты опыта или из долины чувств".
Здесь, на переходе с одного этажа на другой, вдруг понимаешь, что художница выстроила живописный мир, в котором больше, чем три измерения. Линия горизонта, обрывающаяся на углу стены, словно тающая даль будущего.