События развивались стремительно: нацисты под мощным натиском советских воинов бежали с оккупированной ими три года назад белорусской земли с поражающей воображение скоростью. От освобождения Витебска 26 июня до возвращения Бреста 28 июля прошло чуть больше месяца, а ведь расстояние между двумя областными центрами, если передвигаться по дорогам, свыше 600 километров.
Именно неповторимый июль 44-го стал настоящим "моментом истины" для Советской Беларуси. Наряду со значимой датой освобождения Минска 3 июля, отмечаемой в наши дни как День Независимости, те жаркие июльские дни отмечены множеством неповторимых памятных событий, прочно вошедших в историю Великой Отечественной и Второй мировой войн. Два таких уникальных явления состоялись с шагом в 24 часа, 16 и 17 июля 1944 года. Масштабный парад белорусских партизан в Минске предшествовал унизительному для немцев шествию взятых на белорусской земле военнопленных по Садовому кольцу в Москве.
Оба парада помимо триумфальной торжественности очень убедительно развеивали вранье геббельсовской пропаганды. Вранье это о белорусских партизанах и по сей день пробивается в исторических мифах. Дескать, если и были партизаны на советской стороне, то все они были засланы коварными органами НКВД и к белорусскому народу отношения не имеют. На параде 16 июля тридцать тысяч лучших представителей белорусского народа из тридцати партизанских бригад Минской, Барановичской и Вилейской областей прошли по территории минского ипподрома.
Еще накануне планировали провести просто массовый митинг с участием партизан, но их оказалось в только что освобожденной белорусской столице столько, что с лихвой хватило на впечатляющее шествие. А ведь никаких условий для торжества не было: белорусский руководитель Пантелеймон Пономаренко 12 июля 1944 года отмечал в совершенно секретной записке в Москву: "Минск представляет картину огромного разрушения. Особенно пострадали жилые здания, учреждения и общественные сооружения. До 80 процентов этих зданий разрушено. Захватчики снесли до основания Академию Наук, политехнический институт, университетский городок, вокзал, стадионы и т.д.; уничтожены многие заводы, трамвайное депо, сожжены все трамвайные вагоны".
Из 330 тысяч довоенных минчан в городе осталось не более 85 тысяч. И большинство из них, тысяч пятьдесят, собрались смотреть 16 июля на партизанский парад на загодя разминированном ипподроме. Его принимали руководители БССР и командующий 3-м Белорусским фронтом Иван Данилович Черняховский. Триумф партизанского дела удался на славу: не пытаясь щегольнуть строевой подготовкой, лесные мстители выглядели разнообразно и колоритно. Захваченное у гитлеровцев оружие вплоть до артиллерии сочеталось с советскими автоматами и трехлинейными винтовками Мосина, впечатляло и разнообразие одежд и головных уборов. Проигравшую сторону представлял добытый партизанами у немцев козел Малыш, увешанный нацистскими орденами.
На следующий день, 17 июля, москвичи смогли наблюдать 57 тысяч 600 носителей тех самых орденов. "Здоровых и крепких немцев", среди которых было 19 генералов и 1208 офицеров, взятых только что в плен на белорусской земле во время операции "Багратион", тайно привезли в советскую столицу сорока эшелонами со станций Витебск и Бобруйск, разместили на московском ипподроме и стадионе "Динамо". Зрелище получилось потрясающее и поучительное. Большой русский писатель Леонид Леонов красочно описал его в газете "Правда":
"...за восемьсот лет существования Москва еще не видала такого наплыва "интуристов". Представительные верховые "гиды" на отличных конях и с обнаженными шашками сопровождали эту экскурсию. Пятьдесят семь тысяч мужчин, по двадцать штук в шеренге, проходили мимо нас около трех часов, и жители Москвы вдоволь нагляделись, что за сброд Гитлер пытался посадить им на шею в качестве устроителей всеновейшего порядка. Отвратная зеленая плесень хлынула с ипподрома на чистое, всегда такое праздничное Ленинградское шоссе, и было странно видеть, что у этой пестрой двуногой рвани имеются спины, даже руки по бокам и другие второстепенные признаки человекоподобия.
Оно текло долго по московским улицам, отребье, которому маньяк внушил, что оно и есть лучшая часть человечества, и женщины Москвы присаживались где попало отдохнуть, устав скорее от отвращения, нежели от однообразия зрелища. Несостоявшиеся хозяева планеты, они плелись мимо нас - долговязые и зобатые, с волосами, вздыбленными, как у чертей в летописных сказаниях, в кителях нараспашку, брюхом наружу, но пока еще не на четвереньках, - в трусиках и босиком, а иные в прочных, на медном гвозде, ботинках, которых до Индии хватило бы, если бы не Россия на пути... Шли с ночлежными рогожками под мышкой, имея на головах фуражки без дна или котелки с дырками, пробитыми для проветривания этой части тела, грязные даже изнутри, словно нарочно подбирал их Гитлер, чтоб ужаснуть мир этим стыдным исподним лицом нынешней Германии. Они шли очень разные, но было и что-то общее в них, будто всех их отштамповала пьяная машина из какого-то протухлого животного утиля".
Генеральская часть этого "отребья" вскоре предстала перед судом за свои преступления на белорусской земле. По Садовому кольцу во главе более крупной из двух немецких колонн шагали военный комендант Могилева Готфрид фон Эрдмансдорф, военный комендант Бобруйска Адольф Гаман, военный комендант Витебска Фридрих Гольвитцер. Для нацистских генералов дело не ограничилось интенсивной работой московских поливальных машин после парада. Гольвитцеру еще повезло: на процессе, проходившем в конце 1947 года в Витебске, ему присудили 25 лет исправительно-трудовых лагерей (в 1955-м при Хрущеве освободили). Гамана повесили в декабре 1945 года в Брянске, Эрдмансдорфа - в январе 1946-го, причем публично, на том самом минском ипподроме, где в июле 44-го величественно шествовали белорусские партизаны.