Харбин в 1993 году был уже многомиллионным, раскинутым и очень пестрым.
Моим первым китайским другом оказался застенчивый и чистый душой парнишка. В нашей компании работал переводчиком китаец с русским именем Миша. Он был деревенский, мечтал о городской жизни и по-русски говорили сла-а-а-абенько.
Как-то китайский начальник спросил меня: "как Миша говорит по-русски?"
"Хорошо говорит, он очень старательный", - не задумываясь ответил я. Вторая часть ответа была честной, в первой я дал своему Мишке спасительный вексель. Он заценил мой ответ и был за это мне очень признателен.
Мы с ним сдружились. Миша был моим верным помощником, учил меня китайскому языку, я помогал ему оттачивать "великий и могучий".
На дворе моей жизни стояла молодость, я оторвался от семьи, привычного уклада жизни, это была моя первая заграница. Сильно тосковал по дому. Мне не хватало привычного русского общения.
Как-то, подъедаемый тоской, я бродил по улицам Харбина и случайно наткнулся на православную церковь. Храм был красивый и даже величественный. Красного кирпича, с маковками и позолоченными крестами. Ноги сами занесли в церковную ограду, дверь была открыта, в храме шла служба.
Я увидел седых русских стариков, литургия шла на церковно-славянском языке, служил священник-китаец. Я замер и почти не дыша достоял до конца службы. Вот так прикоснулся к уходящей эпохе, к русской эмиграции первой волны.
Тогда в китайском Харбине проживало апостольское число русских стариков - 12 человек. Это была другая Россия, которую к тому времени мы уже потеряли.
Не сразу, не быстро, а осторожно и очень дозированно эти люди впускали меня в свой круг. Они были опаленные жизнью, со страхом в душе, закрытые, большинство соотечественников называли всеобъемлющим словом "советские".
В мой первый приход в храм мы поговорили о природе, погоде и утреннем дожде. Не более.
Среди прихожан была Тамара Николаевна Федорова, в девичестве Селигеева, мы с ней оказались земляки. Тамара Николаевна родилась в Благовещенске. Ее отец Николай Яковлевич Селигеев был начальником Амурского водного бассейна. Получал большое жалование. В разломном 1917 году их семья ночью убегала из родного города, по льду Амура в соседний китайский город Хэйхэ. Их спас матрос, который с большим уважением относился к Николаю Яковлевичу. Парень прибежал вечером бледный, взволнованный, со словами: "Ревсовет принял решение, вас ночью будут расстреливать..."
Спустя время Тамара Николаевна впустила меня в свою квартирку и жизнь. Она несколько десятков лет проработала телефонисткой на городской телефонной станции. Носила шляпу с вуалью, пальто дореволюционного покроя, наизусть знала километры русской поэзии. Китайцы ее называли уважительным словом "мадама"…
Так я в Китае прикоснулся к миру русской эмиграции. Это были другие русские. Люди той России, которая осталась в книгах, фильмах и мемуарах.
Еще несколько штрихов к тем Маньчжурским портретам.
Михаил Михайлович Мятов - сын самарского купца, в Харбин приехал восьмилетним мальчиком. Прекрасно говорил на китайском, английском и немецком языках. Михаил Михайлович был старостой Покровской церкви Харбина, ее ангелом-хранителем, душой и совестью.
Нина Николаевна Давиденко - последний главный бухгалтер торговой империи купца Чурина. Сегодня в самом центре Харбина об этой империи напоминает большой универмаг, который местные называют на китайский манер "Чулин". Седая, величественная, с ахматовским профилем. В России не жила и дня. Но более русского человека встретить было трудно.
Владимир Алексеевич Зинченко. Его мама девчонкой пришла в Маньчжурию вместе с отступающими отрядами "белой" армии Каппеля.
Алексеич, как я его называл, был синеглазый, кряжистый, громогласный. Блестяще говорил по-китайски. Разговаривая с ним по телефону, китайцы часто не понимали, что он иностранец. Он занимался крестьянством, держал коров в пригороде Харбина. За молоком с подворья Володи (именно так его называли в Китае) всегда выстраивались длинные очереди.
Китай эмигранты называли второй Родиной. Были благодарны стране за то, что она их приняла, обогрела и не обижала.
Стареющие россияне очень дружно жили с соседями-китайцами, вместе справляли праздники, вели дела, ходили друг к другу в гости.
Многие из них были одиноки. Когда пришла старость-гадость с болезнью и немощью, китайские друзья и приятели помогали своим синеглазым соседям и сослуживцам. Заботились о них. Провожали в последний путь…
Русское кладбище в Харбинском пригороде Хуаншань находится в идеальном состоянии. Там всегда чисто, ухоженно и чинно. Все заботы о его содержании несет на себе мэрия.
Харбин стал для меня самым любимым и сердечным городом Китая. Он проник в мое сердце благодаря своей необычной судьбе, благодаря русским морщинкам на его азиатском лице.
Власти Китая русскую особинку на историческом облике Харбина сделали туристической привлекательностью. Православные храмы отреставрированы, они в идеальном состоянии. Церкви и соборы стали отличительной особенностью для харбинцев и многочисленных туристов.
Здесь сохранили целые кварталы и улицы, построенные век назад русскими жителями города. Одна стала местным Арбатом - она полностью отдана пешеходам. Там особенно атмосферно, колоритно и уютно. Ее называют "Центральная улица", там всегда неспешное море людское.
Китайский Харбин - ярчайший пример добрососедства, уважения к истории, жизни и судьбам российских соседей. Его биография знала множество разных вех и событий. Но здесь никогда не лилась кровь из-за того, что у кого-то иной разрез глаз и цвет кожи.
Город мирный, приветливый, мудрый. Город, в который хочется возвращаться. Ни-хао, Харбин! Я тебя люблю.