Георгий Владимирович Иванов родился 10 ноября 1894 года под Ковно (ныне Каунас) в дворянской семье с давними военными традициями. Имение, портреты предков, их пристальный взгляд, - все это Иванов вспомнит, будучи уже известным поэтом.
Уже в детские годы он мог ощутить недолговечность всего, что от рождения казалось прочным и незыблемым: рано умер отец, имение сгорело после пожара. Но, читая автобиографические страницы его мемуаров "Петербургские зимы", нельзя отрешиться от впечатления, что в ту пору Георгий Иванов был слишком молод и слишком беспечен, чтобы задерживать свое внимание на горьком и тяжелом.
Его увлечение поэзией началось в кадетском корпусе, куда он поступил, следуя семейной традиции. Скоро этот интерес стал главным делом его жизни. Еще подростком познакомился с известными писателями, в пятнадцать лет впервые перешагнул порог квартиры Александра Блока.
"Больше всего меня поразило то, - вспоминал Иванов, - как Блок заговорил со мной. Как с давно знакомым, как со взрослым и точно продолжая прерванный разговор. Заговорил так, что мое волнение не то что прошло - я просто о нем забыл. Я вспомнил о нем с новой силой уже потом, спустя часа два, спускаясь вниз по лестнице, с подаренным мне Блоком экземпляром первого издания "Стихов о Прекрасной Даме" с надписью "На память о разговоре"..." Эта встреча во многом определит поэтическую судьбу Иванова, но спустя годы. Ему еще предстоял долгий путь увлечений и разочарований.
Первым был футуризм. Юного Иванова потрясла словесная дерзость Давида Бурлюка и Велимира Хлебникова. Но, быстро отстав от кубофутуристов, Иванов примкнул к другим, с приставкой "эго", где верховодил Игорь Северянин. Их личное знакомство перешло в дружбу. Более же всего начинающего поэта поразила шумная литературная жизнь: рестораны, где собирались писатели, выступления - непременно с красным бантом на шее вместо галстука. Мать Иванова, урожденная баронесса Бир-Брац-Брауер ван Бренштейн, была женщина строгая, и сын повязывал свой вычурный бант перед самым концертом на квартире Северянина.
В 1912 году вышел первый стихотворный сборник Иванова "Отплытье на о. Цитеру". Название позаимствовал у французского художника XVIII века Антуана Ватто. В комнате, где он играл ребенком, портрет прабабушки кисти Левицкого "висел между двух саженных ваз императорского фарфора, расписанного мотивами из Отплытья на о. Цитеру".
Эти стихи не произвели особого впечатления. Только Николай Гумилев разглядел в Иванове начатки чего-то незаурядного: "Первое, что обращает на себя внимание в книге Георгия Иванова, - это стих. Редко у начинающих поэтов он бывает таким утонченным, то стремительным и быстрым, чаще только замедленным, всегда в соответствии с темой. Поэтому каждое стихотворение при чтении дает почти физическое чувство довольства". Его рецензия послужила поводом для приглашения начинающего автора в "Цех поэтов".
В мае 1918 года Блок написал очерк "Русские дэнди" о поразившем его "оранжерейном" человеке: "Молодой человек, совершенно не жеманясь, стал читать что-то под названием "Танго". Слов там не было, не было и звуков; если бы я не видел лица молодого человека, я не стал бы слушать его стихов, представляющих популярную смесь футуристических восклицаний и символических шепотов. Но по простому и серьезному лицу читавшего я видел, что ему не надо никакой популярности и что есть, очевидно, десять-двадцать человек, которые ценят и знают его стихи. В нем не было ничего поддельного и кривляющегося, несмотря на то, что все слова стихов, которые он произносил, были поддельные и кривляющиеся".
Облик молодого Иванова, его внешняя жизнь - артистические кафе, поэтические кружки и стихи, стихи, стихи - поразительно напоминали этого "русского дэнди". Конечно, крашеные губы, блестящие проборы, волосок к волоску, - все это был маскарад, как маскарадом были красный бант Северянина, или желтая кофта Маяковского, или размалеванное лицо Василия Каменского.
В 1919 году Иванов намеревается переиздать свою книгу стихов книгу "Горница" с добавлением более поздних стихов. Рукопись попадает на рецензию Блоку. Конец его рецензии был страшен и полон пророчеств: "Слушая такие стихи, можно вдруг заплакать - не о стихах, не об авторе их, а о нашем бессилии, о том, что есть такие страшные стихи ни о чем, не обделенные ничем - ни талантом, ни умом, ни вкусом, и вместе с тем - как будто нет этих стихов, они обделены всем, и ничего с этим сделать нельзя... Книжка Г. Иванова есть памятник нашей страшной эпохи, притом - один из самых ярких, потому что автор - один из самых талантливых среди молодых стихотворцев. Это - книга человека, зарезанного цивилизацией, зарезанного без крови, что ужаснее для меня всех кровавых зрелищ этого века..."
Георгий Иванов, как и Гумилев, был поэтом великой империи. Его стихи не могли рождаться вне империи или хотя бы в тени былой империи. Как империя не может существовать без императора. Потому и выйдет много позже из-под его пера:
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно...
Какие печальные лица
И как это было давно.
Какие прекрасные лица
И как безнадежно бледны -
Наследник, императрица,
Четыре великих княжны...
За последними тремя точками - война 14-го года, революция, война гражданская, гибель империи и расстрел царской семьи. С этой катастрофы начинается новый Иванов.
О жизни Иванова за границей известно немного. После Берлина был Париж, где он с женой, писательницей Ириной Одоевцевой, прожил большую часть жизни. На заседаниях "Зеленой лампы", ведущую роль в организации которых играли Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Иванов был бессменным председателем. Печатался в самых известных парижских газетах и журналах.
"Жили мы вполне комфортабельно, - вспоминала Одоевцева, - на ежемесячную пенсию моего отца, сохранившего в Риге доходный дом. А когда отец в сентябре 1932 года умер, мы получили большое наследство и зажили почти богато - в роскошном районе Парижа, рядом с Булонским лесом. И замечательно обставились стильной мебелью. Даже завели лакея".
В литературную борьбу Иванов вступал редко, но каждый его выпад в сторону противников - особенно Владислава Ходасевича и Владимира Набокова - был на грани скандала. Той же репутацией пользовались его мемуары и эссе "Распад атома". Эта "поэма в прозе" большинству современников казалась верхом неприличия и цинизма. Лишь немногие увидели, что "распад атома" - это распад культуры и распад человеческого сознания. Жизнь утратила твердую почву под ногами, утратила смысл - осталась "мировая чепуха".
Книга его стихов "Розы" и другая - с названием почти повторяющем первый его сборник: "Отплытие на остров Цитеру" - не просто подтвердили поэтическую репутацию Георгия Иванова, но сделала очевидным, что его лирика небывалое слово в русской литературе:
Звезды синеют. Деревья качаются.
Вечер как вечер. Зима как зима.
Все прощено. Ничего не прощается.
Музыка. Тьма.
Все мы герои и все мы изменники,
Всем, одинаково, верим словам.
Что ж, дорогие мои современники,
Весело вам?
Вторая мировая война отняла у Иванова и Одоевцевой все: не осталось ни дома в Риге, ни драгоценностей - ничего от прежнего благополучия. Десять лет они будут жить на редкие литературные заработки, потом им удается устроиться в дом для престарелых в Йере, на юге Франции. Не утратил Иванов лишь свой редкий поэтический дар.
Это звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег,
Это черная музыка Блока
На сияющий падает снег.
За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Все равно не расстанусь с тобой!
И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.
Россия - особая тема в поэзии Иванова. Она ощущается в его стихах даже тогда, когда имя ее не произнесено:
Замело тебя, счастье, снегами,
Унесло на столетья назад,
Затоптало тебя сапогами
Отступающих в вечность солдат...
Стихотворение написано до Второй мировой войны. Конечно, Иванов мог вспомнить "отступающих в вечность солдат" войны 14-го года и гражданской, но невероятным образом эти строчки лучше всего передают год 1941-й, первые месяцы Великой Отечественной. И здесь нет ничего фантастического. Образ родины настолько точно запечатлен в этих строчках, что он, действительно, приобретает черты вечной России.
Об этом он писал в одном из последних стихотворений, посвященных Ирине Одоевцевой:
Распыленный мильоном мельчайших частиц
В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь - отраженьем - в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.
Живым Георгий Иванов в Россию не вернулся. Он умер 26 августа 1958 года в доме для престарелых в Йер-де-Пальмье во Франции и был похоронен там же на муниципальном кладбище. В 1963 году его останки были перенесены на кладбище Сен-Женевьев-де Буа под Парижем.