А если взять пограничные случаи - шутов и плутов, дураков в свою пользу вроде бравого солдата Швейка или сказочного Емели, то выяснится, что альтернативно одаренные герои составляют едва ли не большинство в мировом пантеоне.
Между прочим, Мышкина сравнивали с Иванушкой-дурачком и Набоков, и Михаил Бахтин. По Бахтину князь Мышкин - это трагический шут, который хочет совместить несовместимое: любовь к двум женщинам сразу или прощение Рогожина, только что ставшего убийцей. Это и роднит его с Иванушкой или Емелей, которые тоже поступают шиворот-навыворот, нарушают всяческие условности и желают несбыточного.
Александр Иванович Лужин - шахматный гений и аутист в быту - трагическая фигура наподобие Алонсо Кеханы или Льва Мышкина. Но если у первого за душой буквально воспринятый рыцарский кодекс, а у второго - христианские заповеди, то Лужин живет в титаническом мире шахматных идей - гармоничном на свой лад, но абсолютно бесчеловечном. И определенно предпочитает его миру нашему, в котором он жалок и уязвим.
Шахматы - искусство с трудной судьбой. По глубине и красоте они сродни музыке и математике. Но что вы скажете о музыке, которую 99 процентов людей не в состоянии понять. Они слышат звуки, но не различают за ними мелодий и гармоний. "Я понять тебя хочу, темный твой язык учу". А впрочем, утверждают книгопродавцы, стихами тоже интересуется лишь 1% читающей публики. И ничего - поэзия "существует, и ни в зуб ногой", как выражался один ее адепт.
Обывательское отношение к шахматам точно выражает лужинская теща: "Существование таких профессий могло быть только объяснимо проклятой современностью, тяготением к бессмысленному рекорду (эти аэропланы, которые хотят долететь до солнца, марафонская беготня, Олимпийские игры). Ей казалось, что в прежние времена, в России ее молодости, человек, исключительно занимавшийся шахматной игрой, был явлением немыслимым".
Постановщик Владимир Данай, по его словам, сохранил 99 процентов набоковского текста. Трудность тут в том, что диалоги в романе отрывисты и кратки. К внутренним монологам повествователь прибегает редко. Честный же чтец "от автора" в режиссерскую концепцию никак не вписывался. Набоковские описания и характеристики, часто иронические и саркастические, пришлось вкладывать в уста героев. Прием производит впечатление, мягко говоря, странное. Особенно в случае Лужина: может ли аутист произносить длиннейшие тирады перед едва знакомыми людьми? В итоге лужинские монологи вырождаются в монотонное бормотание.
Все происходит в одной декорации (художник Стефания Филатова). В монолитной серой стене прорезаны раздвижные ворота типа гаражных. Вся конструкция стоит на подиуме, раскрашенном белыми и серыми диагоналями. Что может отсылать и к шахматам, но больше напоминает верстовые столбы или пограничные шлагбаумы. Часть действия вынесена на авансцену - герои симметрично располагаются по обе стороны ворот, как на средневековой гравюре. Пространство же за воротами превращается то в турнирный зал, то в лечебницу, то в дом невесты, то в офис кинофабрики - при этом над воротами загораются краткие титры, по-немецки для пущей зловещести.
Лужин (Михаил Зубарев) вначале обряжен в болотно-бурые мешковатые одежды и напоминает старичка-боровичка. Во втором действии, после женитьбы, он расхаживает во фраке и с усиками и похож на нерасторопного официанта. Ничто в обличье героя не выдает его достоинства, а перед нами все-таки европейски известный маэстро, претендент на титул чемпиона мира. Но актер какими-то неуловимыми средствами все же умудряется эту значительность передать.
Возлюбленная Лужина (Елизавета Долбникова) - тургеневская девушка, которая проникается служением "замысловатейшему человеку, занятому призрачным искусством", в котором она ничего не понимает. Тут впору вспомнить, сколько русских девушек стали спутницами европейских знаменитостей - одних художников можно насчитать полдюжины (Пикассо, Дали, Матисс, Майоль и др.).
На свой лад убедительны вздорная теща Лужина (Любовь Ещенко), холодновато-корректный его тесть (Дмитрий Зеничев), антрепренер Валентинов (Константин Юдаев) - мастер закулисных сделок и кинематографических гешефтов. Никакой критики зато не выдерживают собственно шахматные сцены. Тут вполне годится краткая рецензия Лужина на душещипательную киноленту: "Очень, очень хорошо. Но играть они не умеют".
Спектакль убедительно передает человеческую трагедию, но упорно уклоняется от призрачного мира шахматных коллизий. Воля ваша, но стали бы мы интересоваться, например Велимиром Хлебниковым, кабы до нас не дошло ни строчки его стихов?