Ученик Фаворского и Фалька, Булатов сохранил их преданность станковой картине в эпоху, когда свое место под солнцем завоевывали лэнд-арт, перформансы, медиа-арт. Булатов классическую картину разъял, проверил на прочность, повертел, как кубик Рубика, и сложил - в новый безупречно точно выстроенный пазл. В этом пазле плоскость плаката и пространство реалистического пейзажа оказывались в одной связке, не дополняя, а опровергая друг друга. Его знаменитые работы "Слава КПСС", "Горизонт", "Советский космос", как и "Странник", стали давно визитной карточкой "неофициального искусства" в СССР. На тех знаковых работах красная орденская лента с золотыми линиями по краям пролегала поперек открыточного морского горизонта, к которому двигались дружной стайкой отдыхающие... Там над головой плакатного Брежнева восходил-сиял герб СССР в окружении флагов советских республик... Там красные буквы лозунга, который разве только из утюга не звучал, перегораживали небесную синь с облаками.
Пространство картины входило в клинч с плоскостью идеологического ширпотреба, превращая живописное полотно в аналог драмы Эжена Ионеско. Из-за этого его картины "Добро пожаловать", "Входа нет", "Не прислоняться" критики порой готовы были включать в соц-арт, но в расчисленном пространстве между словом и изображением на его полотнах не находилось места для гротеска, ярмарочного веселья народных пересмешников.
Художник, выросший во времена, когда искусство должно было "служить" государству, идеологии, партии, которая не могла ошибаться, Булатов со скепсисом относится к ангажированному искусству.
В давней статье 1983 года в легендарном журнале "А-Я" он зафиксировал свою позицию: "Любой социум съедает искусство, которое помещает себя в общее с ним пространство. Как он это делает: при помощи ли доллара или идеологии, это уже не имеет значения, просто каждое общество использует те средства, которыми располагает… Представляется необходимость для искусства найти упор за предметами социального мира. Тогда и сам этот социальный мир может быть рассмотрен и понят искусством. Но то, что является объектом рассмотрения, не может быть опорой".
Опорами для Булатова стали картина и поэзия.
Советский и российский художник Эрик БулатовВроде бы ничего удивительного в том, что художник нашел опору именно в картине. Но использовал он находку не для побега в идиллию с пейзанами или антиками, а для того, чтобы поставить разделительный столб - обозначить границу между поверхностью полотна, заполненного лозунгом, и уходящим вглубь пространством неба. Или, напротив, перечеркнуть бесконечность морского пейзажа широкой орденской лентой.
Иногда знак границы превращался в плотный забор типа надписи "Добро пожаловать" поверх изображения фонтана "Дружба народов" на ВДНХ. Или герба СССР, окруженного флагами республик, с плакатным портретом Брежнева на первом плане, как на картине "Советский космос". Неудивительно, что некоторые при виде последней изумлялись: "Боже мой, почему вы не лауреат Государственной премии и не народный художник СССР?"
Булатов обошелся без званий сколь угодно почетных. Ученик Фалька и Фаворского, он почти тридцать лет вместе с Олегом Васильевым рисовал иллюстрации к детским сказкам, чтобы заработать на жизнь. Спасибо издательству "Малыш" и Илье Кабакову, который привел друзей туда. О том, чтобы выставлять его живопись, в 1970 - 1980-е не могло быть и речи. Впрочем, вывозить картины покупателям из Европы и Америки не мешали. Минкультуры на каждой ставило штамп "Художественной ценности не имеет". К концу 1980-х годов почти все картины Булатова оказались за границей. Поэтому на первую ретроспективу в Третьяковской галерее 150 картин, рисунков, образцов книжной графики прибыли в Москву из 29 крупнейших европейских и американских музеев и частных коллекций.
Второй его опорой стала поэзия. Прежде всего - поэзия Всеволода Некрасова. В 2000 - 2002 годах Булатов создал грандиозный цикл из двенадцати картин "Вот". Слова и строки стихов Всеволода Некрасова (и один раз - из поэмы Блока) превращаются в образ слова, живущего "между нашим сознанием и пространством картины". Для Булатова интерес к пограничью слова и картины был не академического свойства. Как заметила Анна Чудецкая, тогда "актуальной была задача обретения координат существования нового искусства, не "прожеванного официозом". Требовалось выработать какие-то совершенно новые основания для творчества. Выработка этих оснований стала глотком воздуха, расширением личного пространства свободы в мире, сжимающемся, как шагреневая кожа. Так поиск нового визуального кода превращался в экзистенциальный поиск мастера.
В картине "Живу - вижу" опорной стала строка из стихотворения Всеволода Некрасова: "Я хотя / не хочу / и не ищу / живу и вижу". Для художника формула Некрасова стала своеобразным кредо. "Я написал эту картину с желанием сказать: "Я клянусь не отворачиваться и не врать". Стараюсь соответствовать", - скажет Булатов. И уточнит позже: "О Некрасове хочу сказать особо: … мы делали, в сущности, одно дело".
Слово тут - вроде того камня, что выброшен строителями, а поэт и художник делают его краеугольным - в поэзии и картине. Безымянность, неуловимость этого слова идет от незаметности базовых структур. Ясность видения определяется ясностью мышления.
Другую общую черту произведений Булатова и Некрасова отметила Анна Чудецкая. В своей статье она приводит слова из письма Эрика Булатова 1999 года Анне Журавлевой, супруге Всеволода Некрасова: "…Стремление к анонимности у нас с Некрасовым, по-моему, общее… Так вот, мне интересно не то, что отличает мое сознание, моя индивидуальность меня совершенно не волнует и не интересует, а то, что меня связывает с другими людьми, что в моем сознании общего, типового. Я говорю о себе, но думаю, что и для Некрасова это так, для Васильева в меньшей степени. В сущности, ведь интересно выразить именно сознание этого времени, теперешнее".
Без Эрика Булатова ХХ и ХХI века земного искусства неполны. Не только потому, что он оказался одним из важнейших связующих звеньев в художественном диалоге России и Запада. Булатов своим творчеством обозначил и разрыв, и единство отечественных традиций: конструктивизма и шире - авангарда ХХ века, с одной стороны, и реализма передвижников XIX века - с другой. Соединяя эти два противоположных берега одной реки, Булатов заметит: "Думаю, что общее состоит в том, что русские художники всегда понимали картину как диалог со зрителем, старались, чтобы зритель оказался внутри картины, стал ее участником, даже соавтором". Это было важно и для Булатова
В новых работах вместо превращения тиражной продукции в монумент, демонстрировавший тотальность, стертость и фальшь идеологии, художник предпочитает открытый диалог с классической картиной. Собственно, этот диалог ведется им очень давно, как минимум, - со времен работы "Лувр. Джоконда" (1997-1998), где зрители были отделены от легендарного шедевра дважды: цветом и пространством. Красные фигуры зрителей оказывались в плоскости картины (и сегодняшнего дня) на фоне "Джоконды", живущей в глубине музейного зала и помещенной где-то на линии воображаемого горизонта картины Булатова. Иначе говоря, "Джоконда" выглядела недосягаемой, как солнце над морем. Проходящие перед ней зрители казались тенями, реальность которых может утвердить лишь кисть художника. Фактически в вечный сюжет об отношениях плоскости и пространства картины Булатов вписывал рассказ о власти искусства над временем, о бренности и кроткой слабости земных созданий.
По-другому выстраивает Булатов новую работу "Картина и зрители", в 2017 году вошедшую в собрание Третьяковской галереи. В центре - отношения полотна Александра Иванова "Явление Христа народу" со стоящими перед ним экскурсантами. Тут как раз граница между полотном и залом исчезает. Люди перед полотном словно стали частью толпы, обернувшейся к Иоанну Крестителю. Фактически Булатов достраивает еще один передний план, превращая пространство картины в анфиладу, в которую можно войти. А зрители уже работы Булатова в свою очередь оказываются "втянуты" в пространство картины. Словом, разворачивается совсем иной сюжет - картины как "портала", входа в пространство нездешнее, в "предел вневременной".
Путь для Булатова - ключевое понятие. В 1975 году Булатов создает огромное полотно, распахнутое в синь небесную, в нежную, почти барочную воздушную легкость облаков, и отправляет туда, в высь, не самолетик или парашютистов, а единственное слово - "Иду", задающее перспективу классической ренессансной картины. Лаконичное это "Иду" покидает плоскость картины, устремляется в бесконечность, за горизонт, обретает многозначность. Сегодня эта картина вспоминается вновь. И, вспоминая ее, хочется думать, что Эрик Булатов не ушел, а продолжил путь. И откликается на нашу печаль, напоминая, что путь для художников, как и для булатовского "Странника", не кончается…