Вся штука была в том, что на втором курсе я отрастил усы. Усы были, прямо скажем, так себе, ничего выдающегося, скорее усята. Но преподаватель на занятиях по военному делу сделал мне замечание:
- Не положено. В следующий раз на занятия допущены не будете.
Я вступил с майором в спор:
- Разве усы могут помешать мне постигнуть премудрости военного дела?
Однако преподаватель вдаваться в тонкости не захотел:
- Не положено.
И ведь действительно, на следующей неделе он меня от занятий отстранил. Я - к начальнику кафедры: так, мол, и так, что за произвол?
Полковник Б. отреагировал следующим образом:
- Никто не запрещает вам, товарищ студент, носить усы. Носите свои усы на здоровье. Но на занятия по военному делу извольте ходить, как приписывает устав. То есть без всяких усов.
Я попросил показать, в каком уставе прописано "без усов"?
Полковник побагровел и пригрозил исключением из университета.
Тогда я направился к ректору. Не помню сейчас его фамилию, но помню, что это был вполне интеллигентный человек. Возможно, даже академик. Он сочувственно выслушал меня и произнес примерно следующее:
- Батенька, - сказал он. - Но ведь мы с вами должны признать, что никто не запрещает вам иметь усы. И я тоже не запрещаю. Хоть усы отрастите, хоть бороду.
- То есть можно? - с надеждой переспросил я этого доброго человека.
- Разумеется, мой милый, - сказал ректор, ласково провожая меня к дверям. - Но что касается занятий по военному делу, тут я бессилен. Там у них свои правила. Вы уж как-то сами, голубчик, постарайтесь уладить эту проблему.
У нас на курсе училась девочка, папа которой был большим генералом в штабе Уральского военного округа. Генерал тоже принял меня любезно. Внимательно выслушал. Даже угостил чаем. Пожелал отличной учебы.
На следующий день на доске объявлений военной кафедры появился приказ: студенту Снегиреву объявить строгий выговор с последним предупреждением. В деканате журфака мне шепнули: грозит исключение.
Победил меня полковник Б. Усы пришлось сбрить.
Но молва об этой истории широко гуляла по университету, и наш бард Валера Кузнецов, он учился на курс старше, даже сочинил на эту тему песню.
Кстати, когда я рассказал про усы своему другу "афганцу" Руслану Аушеву, он ничуть не удивился и поведал мне, что даже ему, Герою Советского Союза, майору, слушателю военной академии, в 1984 году велели сбрить усы накануне парада на Красной площади. Оказывается, тогда усы могли носить только десантники и морпехи.
Однако история эта - про усы - затем имела неожиданное продолжение. Тот генерал из штаба округа, видимо, был хорошим человеком. И видимо, переживал от того, что мне не помог. Потому что, когда я обратился к нему в следующий раз, то генерал не просто помог - он сделал по тому времени почти невозможное.
Дело было так. С ранних лет я мечтал стать летчиком. Не получилось - стал журналистом. Но голову все равно задирал вслед любому самолету в небе. И очень хотел писать в газету об авиаторах.
Будучи студентом четвертого курса, подумал: а что, если сделать репортаж с борта военного истребителя и не просто во время полета, а в ходе воздушного боя. Кажется, ни тогда, ни потом никто из моих коллег ничего подобного не делал.
И вот с таким, как я сейчас понимаю, совершенно диким предложением я снова пришел на прием к генералу. А почему - диким? Ну, кто бы мог взять на себя ответственность за полет с большими перегрузками неподготовленного юнца? Генерал внимательно выслушал меня, потом снял трубку одного из многих телефонов на своем столе и сказал в эту трубку: "К вам корреспондент прибудет - обеспечьте его пребывание по полной программе". И на прощание пожелал мне счастливого пути.
Так в самом конце 1968 года я оказался на военном аэродроме в Челябинской области, где базировались самолеты МиГ-15 и МиГ-17. Там прошел довольно поверхностную медкомиссию и инструктаж - как пользоваться катапультой, как себя вести в полете. Еще и подкормился за эти дни, а надо сказать, в боевых авиационных частях летчикам тогда полагался т. н. "реактивный паек": шоколад, фрукты… Командир полка смотрел на меня с интересом: что за тип такой? Еще в его глазах явно читалось: ну, завтра мы тебя укатаем.
Познакомился с летчиком, которому было поручено меня укатать - им оказался симпатичный подтянутый подполковник Николай Наумов. И вот мглистым декабрьским утром техник помог мне взобраться внутрь спарки, то есть двухместного учебно-тренировочного истребителя, заботливо спеленал ремнями, а Наумов еще раз показал, какой рычаг дернуть, чтобы сработала катапульта, однако при этом заметил: "Забудь про нее, все будет хорошо". И мы взлетели.
Наумов сразу проверил меня "на вшивость": после отрыва от полосы он включил форсаж и ракетой, почти вертикально ввинтился в небо. Перегрузка была такой, что я едва не потерял сознание.
- Живой? - спросил меня по самолетному переговорному устройству (СПУ) Наумов.
- Почти.
- Ладно, - пригрозил Наумов, - тогда держись.
Задача была такой: найти в небе другой МиГ и перехватить его, условно уничтожить, зафиксировав это с помощью фотокинопулемета. С земли нас довольно скоро навели на самолет "противника", я увидел его чуть правее и выше нас.
- Цель захватил, атакую слева, - доложил то ли мне, то ли земле Наумов.
И вот тут началось! "Противник" тоже не лыком шит: он резко со снижением уходит влево, делает спираль, потом бросает машину вверх, делает переворот "на горке", косую петлю, изо всех сил пытается оторваться.
Это уже потом, на земле, Наумов нарисует мне всю картину боя, я же быстро перестаю что-либо соображать, потому что чудовищная сила вдавливает в кресло, голова мгновенно оказывается между колен, каждая рука раз в десять прибавляет в весе, и поднять ее невозможно. Единственное, на что я способен в эти минуты, это глотать свою порцию кислорода. Земля и небо слились в немыслимой белой кутерьме, где, что - не понять. Выбрав момент, когда мы оказываемся у "противника" в хвосте, Наумов почти в упор "расстреливает" его самолет. Все, бой закончен.
Домой шли парой, крыло в крыло. Наш недавний "враг" приветливо махал рукой и улыбался в кабине своего истребителя.
- Отвоевались, - сказал Наумов. - Вот только "горочку" еще сделаем напоследок и все.
Стремительно падает высота: 50, 40, 30 метров… Вот-вот выйдем на полосу. Но скорость совсем непосадочная, земля - сплошное жуткое мелькание. До земли остается метров десять и тут истребитель вдруг резко задирает нос, я вновь ощущаю все прелести многократной перегрузки, а когда через несколько секунд открываю веки, то глазам своим не верю: под нами только одеяло из облаков, да и то оно далеко внизу. Стрелка высотомера застряла выше деления 2000. Весь этот фокус у них безобидно назывался "горкой" с восходящей "бочкой" вправо. Наверное, с земли маневр выглядел очень красиво: два истребителя вдруг резко взмывают вверх, протыкают облака и с переворотом расходятся в разные стороны. Но я-то знаю теперь, чего стоит эта красота.
Что еще осталось от того полета? Было такое ощущение, что сидишь верхом на бочке с керосином. Я пытался фотографировать, но при перегрузках руки было невозможно оторвать от колен. До сих пор загадка: а как же летчик управлял самолетом? После посадки Наумов мне сказал, что перегрузки были 7G, то есть, как я понимаю, семикратные.
Репортаж об этом полете был опубликован в газете "Уральский рабочий", а потом - в "Комсомолке". Но сначала в полном виде я свои впечатления отобразил в стенной газете факультета журналистики Уральского университета. Она называлась "Вечное перо". Редактировал стенгазету Юрий Лепский, сейчас он первый зам главного редактора "РГ".