Поделиться
Все равно он ушел из жизни долгожителем, а долгожительство - это дар Божий, который дается не просто так. Даниил Гранин с его грузом прожитых лет уже при жизни представлял собой целую эпоху. И не только литературы, но всей нашей огромной страны с ее огромной историей.
В 1962 году его роман об ученых-физиках "Иду на грозу" вместе с вышедшим в том же году фильмом Михаила Ромма "Девять дней одного года" стали прорывным явлением в нашей литературе и кино. Появились совсем новые герои, посягнувшие на святое, на управление природой и поставившие перед человечеством, но, прежде всего, перед самими собой, совсем другие, экзистенциальные вопросы.
А вспомним, какой эффект в 70-е годы произвела "Блокадная книга", написанная Даниилом Граниным в соавторстве с Алесем Адамовичем! Из нее мы впервые узнали о том, чем в реальности была блокада Ленинграда и на что способны люди в этих обстоятельствах.
В своей предпоследней книге "Мой лейтенант" он напишет: "Массовость смерти, блокадная обыденность ее рождали чувство ничтожества жизни, разрушали смысл любой вещи, любого желания. Человек открывался в своем несовершенстве, он был унижен физически, он нравственно оказывался уязвим - бредущий труп. Сколько людей не выдерживали испытаний, зверели. Блокада открывала человеку, каков он, что он способен выдержать и не расчеловечиться".
На днях в интервью одного писателя я прочел: "Даниил Гранин ничего не пишет". Вот уж поистине пальцем в небо! Как писатель он работал до последнего вздоха. Автор более пятидесяти книг, он мог бы ничего не писать в глубокой старости. Но, может быть, секрет его долголетия в том и заключался, что он работал до конца? Последний его роман, изданный в нынешнем году, был… о любви. "Она и все остальное" - так он называется.
Гранин был не только писателем, но и мыслителем. Выступая в немецком бундестаге в 2014 году, он сказал: "Надо уметь прощать, но надо уметь и помнить. Вспоминать про годы войны тяжело, любая война - это кровь и грязь. Но память о погибших миллионах, десятках миллионов наших солдат необходима".
Прощать, но помнить... Помнить, но прощать… Наверное, это главное, что завещал нам Даниил Гранин. Вечная память!
Юрий Рост, фотограф, журналист, писатель:
Даниил Александрович был человеком, с годами обретавший все большее человеческое достоинство. Он становился совестью Петербурга, пережившим войну, на которой провел почти 4 года, блокаду, "ленинградское дело", странным образом при этом уцелев.
И писал при этом достойные книги, определяя в лучших своих произведениях - и в "Зубре", и в "Блокадной книге", написанной вместе с Алесем Адамовичем, - нравственные критерии для всех нас. А предпоследнюю вещь "Мой лейтенант", выпущенную им чуть ли не в 95 лет, я считаю последней книгой о войне, написанной человеком, честно ее прошедшим. Это книга страшная и обязательная для чтения.
Даниил Александрович и в последние годы работал, сохраняя рассудок, доброжелательность и - боль. Свою убедительность он сохранил, выступая в бундестаге - и это было потрясающе: на протяжении часа, стоя, отказавшись от стула, который ему предлагали, он объяснял нашему врагу 50-летней давности, что тот совершил. И заставил своих слушателей молчать, плакать и провожать его с почтением. Это была сила правды и сила убеждения, которой Гранин владел, как никто.
Разговаривать с Граниным всегда было интересно. У него был свежий ум, раскованные мозги, он всегда был открыт для общения. Никогда я не наблюдал у него старческого брюзжания.
Это был старший товарищ всей нашей стране.
Подготовил Андрей Васянин
Абди Жамил Нурпеисов, народный писатель, лауреат государственной премии СССР:
С чувством невыразимой личной утраты воспринял горестную весть об уходе из жизни Даниила Александровича Гранина. Он был поистине последним из могикан русской литературы минувшего века. И он был моим старым другом и собратом по перу. В глазах всех, кто его знал, он являл собою образец истинного рыцаря духа.
В такой печальный час вспоминаешь о человеке, дружба с которым подарила тебе столько тепла и радости. Вспоминаешь и обо всем том, что восхищало, пленяло неизменно мой разум, мое сознание.
Вот сейчас, когда его нет, как-то по-особенному понимаешь, что этот в высшей степени сдержанный, интеллигентный человек, как никто другой ценивший достоинство личности и таланта, никогда не допускал панибратства, бережно охранял некую тайну, загадку, заповедную территорию своей души.
Мы часто встречались, в основном в Москве. И, бывало, встречались в заграничных поездках, на разного рода симпозиумах, конференциях. Не раз и не два посещал он и наши края. Пожалуй, более всего мне запомнился его последний визит. Тогда он выезжал в Семипалатинск, в Дом-музей Достоевского. По возвращении он побывал у меня в доме и поделился своими впечатлениями. Я, сказал он, человек лесной. И сейчас живу в лесу под Ленинградом в Комарово. В лесу человек может затеряться. Я объездил много горных стран, горы давят человека. Первый раз пришлось поездить по степи. Оказывается, только в степи человек ощущает себя господином.
Поражённый я смотрел на друга. Ведь он, думал я, человек олицетворяющий силу духа Ленинграда, этого, казалось бы, окультуренного камня, и - надо же!- вдруг лишь одним словом так ёмко выразить самое сокровенное в совершенно незнакомой ему стихии.
И тут я понял, что нет сокрытого, недоступного для внутреннего взора большого художника. Ему, этому внутреннему взору, подчиняются любые загадки бытия. Ибо он умеет слиться в единое целое со всем, с чем соприкасается его душа. В этом заключается великая, торжествующая магия искусства.
В моей благодарной и вечно восхищённой памяти он останется навсегда тем, кто вновь зажёг над нашей эпохой, далёкой от сантиментов, возможно, даже в чём-то чёрствой и жёсткой, свет этой многими уже почти забытой звезды по имени Милосердие.
Мир его праху!
Из книги Юрия Роста "Рэгтайм" (М.: Бослен, 2016):
"Гранин, провожая меня, уперся руками в проема двери, составив некий крест, и я понял, что это и есть кадр, который мне хотелось бы снять.
- Не двигайтесь, Даниил Александрович!
Он постоял, пока я доставал камеру и присматривался к нему.
Карточка получилась, как мне кажется. Даже несколько.
С опущенной головой и глядящий в объектив Гранин. Вполне мною узнаваемый. Фотография стала афишей выставки в питерском Манеже.
Ему она тоже понравилась".