Поделиться
О взаимовлиянии русской, американской, западно-европейской литературы мы беседуем с одним из участников русской программы на Франкфуртской ярмарке, известным эссеистом, автором нескольких книг и ведущим радио "Свобода", Александром ГЕНИСОМ. Генис не только участник, но и организатор процессов взаимодействия русской культуры с другими - объяснение тому кроется в его биографии. 25 лет он прожил в Риге, с конца 1970-х годов живет в США, однако активно публикуется и в американских, и в русских, и в европейских изданиях.
- Вы входите в жюри премии "Либерти", которая недавно вручалась в Москве. Премия дается за вклад в русско-американскую культуру (кто бы мог сказать, что это?), но по сути за преодоление разрыва между двумя культурами. Премия как будто создана вдогонку эпохе железного занавеса, а сейчас выглядит как будто несколько запоздавшей.
- Не думаю. Сегодня я открываю газету "Культура" и вижу заголовок: "Русский человек не может прижиться на Западе". Мне кажется, что премия "Либерти" должна доказать обратное. Как сказано в уставе премии, если еще неясно, что такое русско-американская культура, то понятно, какие имена ее представляют - Стравинский, Набоков, Бродский, Баланчин. Трудно сказать, что они "не прижились" на Западе. Мы живем в мире, где не только исчезают старые границы, но и появляются новые. Русская культура становится разнообразней, чем была. Сегодня она есть в Латвии, Израиле, Германии, Америке. Со времен падения советской империи осколки ее живут сами по себе. И в каждом из них развивается своя версия русской жизни.
- У этого процесса есть будущее?
- Мне кажется, это - перспективный процесс. О нем можно судить по историческому прецеденту. После того как Британская империя развалилась, с ее окраин в англоязычный мир пришли очень интересные авторы: Найпол - из Тринидада, Дерек Уолкотт - с Санта-Лючии, Салман Рушди - из Индии... Кроме этого, премия "Либерти", единственная в своем роде, может помочь безостановочному движению по невидимому мосту, который соединяет Россию с Америкой. Сегодня это важнее, чем раньше, хотя бы потому, что американская культура во всей своей громаде обрушилась на российскую, как и на все остальные страны.
- Почему национальная культура, пересаженная на чужую почву, начинает так хорошо плодоносить?
- Существует теория культурогенеза, которую, в частности, разрабатывал Лотман. Самое интересное происходит на границе культур, не в метрополии, не в столице, где культура отвердевает, а там, где она сталкивается с конкурентами. Русская культура зарубежья может считаться периферией по отношению к метрополии. Возможно, поэтому контакт между русской и американской культурами дал такие яркие явления. Вспомним Бродского и Довлатова.
- Но Довлатов - русский до последней запятой.
- Я знал и Довлатова и Бродского, уверяю вас, Америка очень сильно повлияла и на их творчество, и на их жизнь, и на их язык. Я глубоко убежден, что в чужой языковой среде резко обостряется чувствительность к родному языку. Знаю это по собственному опыту - 25 лет пишу в Америке.
- Бродский, приехав в Америку, действительно начал сочинять по-английски. Но Довлатов, судя по книгам, написанным в эмиграции, не только писал, но и думал, и чувствовал по-русски.
- Для Довлатова Америка была близкой страной еще до того, как он покинул Россию. Ему близка была американская литература. В ней он был больше дома, чем на страницах "Нашего современника" или "Нового мира". Как-то Довлатов сказал, что у русского писателя никогда не поймешь, может ли его герой переплыть речку. Но у американского автора всегда знаешь, как сложены его персонажи. Сергею нравилась "плотскость" американской литературы и ее пластика. Может, поэтому прозу Довлатова легко переводить на английский. Я провел с ним все его американские годы, поэтому могу смело сказать, что Сергею в Америке было очень интересно. Ему нравился дух предельного демократизма, который там царил.
- А Бродскому было интересно? В одном из интервью он сказал, что его чувство к родине с каждым годом только "устервляется". Это ощущалось?
- Не берусь судить. Помню только, что он однажды говорил о России: есть смысл возвращаться на место преступления (может, ты там деньги зарыл), но нельзя возвращаться на место любви...
- Вы прожили в Америке половину жизни. Кем вы себя ощущаете - русским американцем? Американским русским?
- Главный соблазн России для русского писателя - читатель. Половину жизни прожил в Риге, а половину в Нью-Йорке. И я предпочитаю говорить о городах, а не о странах. Я - рижанин в первой половине жизни и нью-йоркец - во второй. Этим летом я был в Риге и поразился физиологичности патриотизма. Сосны, лебеди, которые живут у нас на море... Я был потрясен силой ощущений, которые сразу ожили во мне, и понял, что люблю то место, где вырос, потому что оно вошло в молекулы моего тела. К русской культуре это не имеет никакого отношения. Культуру можно выбирать. Я знаю американцев, сербов или японцев, которые любят русскую культуру, пожалуй, больше меня.
- Круг ваших интересов очень широк - века, народы, культуры. И все же - что в культуре, литературе, жизни для вас особенно интересно?
- В этом году мне исполнилось пятьдесят лет, пора подведения итогов. По-моему, все - очень просто. Меня интересует то, что приносит радость - природа, книги, картины, еда, путешествия, музыка. В следующую свою книгу я решил собрать тексты обо всем, что меня радует. Радость жизни - искусство, которым ты можешь овладевать всю жизнь, ибо счастье мимолетно, но жизнь без радости невозможна. Я люблю все, что интересно. Я иду по улице, смотрю по сторонам и делюсь тем, что вижу, как мальчишка, сбежавший из школы.
- Эссеистика вам ближе других форм. Почему?
- Я предпочитаю пользоваться английским словом non-fiction. Но у меня к вам встречный вопрос: "Я помню чудное мгновенье" - это fiction или non-fiction?
- Конечно, fiction - это ведь поэзия, то есть художественная литература.
- Но поэзия - это документальный репортаж автора о его лирическом переживании, которое не может быть вымышленным, иначе это - не поэзия. Другими словами, поэзия - нон-фикшн, и именно поэтому эссеистика ближе к поэзии, чем к прозе, ближе к стихам, чем к роману. Мы живем в мире, где кино, видеообразы - основа культуры, литература сегодня становится полуфабрикатом кинематографа. Это значит, что нон-фикшн - арьергард словесности. И я бы хотел писать только те книги, которые нельзя экранизировать.
- Ваши ощущения от сегодняшней Москвы?
- Жизнь выплескивается в материальную культуру. В этот приезд меня поразило в Москве обилие ресторанов. Последний раз я был здесь всего год назад, но за этот недолгий срок число их возросло до истерического количества. Похоже, что рестораны становятся тем, чем раньше были книги, - люди говорят о ресторанах, придумывают их. Это очень любопытно. И только лишний раз доказывает, что мы никогда не можем предсказать, как будет развиваться культура. Она всегда нас обманывает. Расцвет материальной жизни в Москве - тоже своего рода культурный взрыв, на который глупо сердиться. Я, во всяком случае, стараюсь не бранить свое время. Один самурай, оставшись не у дел после окончания эпохи гражданских войн, наставлял своих обозленных современников: "Человек, обделенный мудростью, ругает свое время. Но это лишь начало его падения".