Поделиться
Вечер Юрия Башмета и ансамбля "Солисты Москвы" в Большом зале консерватории носил все признаки статусного мероприятия: множество джипов вдоль Никитской и шныряющие в толпе перекупщики, заговорщицким шепотом предлагающие билетик по совсем несуразным ценам.
Башмет редко играет в Москве, он гражданин мира. Событием становятся и его появление на эстраде, и его новые диски, которые тоже выходят нечасто и в меломанских коллекциях наперечет. Он не служит музыке, а в ней живет, не разбирая границ. Увлекается дирижированием и пропагандой классики в эфире, написал книгу "Вокзал мечты", заимствовав название в своем же популяризаторском телевизионном цикле.
И он уникальный альтист.
Новичкам объясню, что альт всегда считался чисто оркестровым инструментом - уже не скрипка, но еще не виолончель, со звуком, напоминающим печальное жужжание пчелы. Солировать альтистам никогда не приходило в голову, и написано для этого инструмента считанное количество произведений. Причем львиная доля их возникла уже после пришествия Башмета - для него специально. Потому что он, можно считать, создал альт заново, открыв его концертные возможности миру. И этим как первопроходец уже вошел в историю музыки.
Слушать его игру - счастье. Музыка рождается заново, естественная, как дыхание; ее развитие - увлекательнейший из сюжетов. Сидишь в кресле, невольно подавшись вперед и неотрывно смотря на длинноволосую фигуру там, на сцене, - словно открывается, нота за нотой, тайная жизнь души.
Понятно, почему так стремятся люди на его редкие концерты. Такого больше не услышишь нигде.
Но он, повторяю, еще и дирижер, создатель камерного коллектива "Солисты Москвы", с которым тоже облетел всю планету. И концерт в понедельник оказался главным образом дирижерским, что, не скрою, слегка обидно. Дирижер Башмет хороший. Но альтист он - единственный, уникальный и, не боюсь этого слова, гениальный. Поэтому в понедельник были как бы два концерта. Один, с хорошим дирижером и очень хорошим ансамблем, прошел в обычной гипнотической атмосфере ритуальной медитации, и прошел успешно: кашель между частями, преувеличенное внимание в частях, изрядные аплодисменты в финалах. И совсем другой - взрывной, переворачивающий душу, электризующий зал, заполняющий весь его объем бархатным звуком чисто природного свойства. И вот он прошел триумфально, все остальное, вполне достойное, сделав как бы "нагрузкой".
В какой-то степени это вивисекция над слушателем и над музыкой. Опасный перепад давлений. Хотя, может, и хитроумный репертуарный трюк, заставляющий публику вожделеть и замирать в ожидании Явления, чтобы потом аптекарски отмерить дозу гениального искусства, которого никогда не должно быть много.
Популяризатор по натуре, Башмет построил концерт из произведений, которые в свое время кто-то перелопатил, превратив в нечто иное. В данном случае пострадали два квартета - Одиннадцатый Бетховена и Пятнадцатый Шуберта. Первый переложен для камерного состава Малером, второй превращен в симфонию для струнных Кисиным (не Евгением, а Виктором, музыковедом и однофамильцем пианиста-виртуоза). Обе акции простительны, но непонятны по целям. В первом случае великий австриец категорически ушел от Бетховена, но не дошел до Малера. Во втором петербургский музыковед довел прозрачную шубертовскую акварель до масляной консистенции Айвазовского: унисонные звучания скрипок стали плотны и монументальны, как Петропавловская крепость. Бывший квартет стал походить на те фирменно бродвейские шоу 50-х, где увлекались размножением симфонических оркестров, соединяя на одной эстраде двадцать роялей и сто двадцать скрипок, отчего лиричный Чайковский приобретал имперскую слоновью поступь.
Обе вещи сыграли хорошо, но без живого дыхания и драйва, как бы докладывая урок и оставляя простор для соло Учителя.
Теперь, по всем законам шоу-бизнеса, нас ждало сладкое. Первое отделение завершилось "Камерной музыкой для альта, клавесина и струнных", написанной Эдисоном Денисовым специально для Юрия Башмета. Вещь небольшая, но драматургически плотная: хрупкое потрескивание клавесина (великолепный Михаил Мунтян) пробивается сквозь тревожный гул виолончелей и тонет в мощной волне скрипок; гармонии парадоксальны, развязка неожиданна. Вот здесь зал и понял, что такое до поры таившееся "другое" и чем гений отличается от профессионала. Свойство альта по сравнению с ангельской скрипкой - быть ближе к очень грешной земле, его звук ворочается в нас, как проснувшаяся совесть, он разгорается и на пике мелодии угасает, как дальняя радиоволна. Башмет этой палитрой владеет в совершенстве, он солирует, оставаясь плотью от плоти оркестра, свой среди своих, но чужой среди чужих. Зал, доселе мирно внимавший, тут безумствовал.
Во втором отделении главным были, конечно, "бисы". Башмет и тут не был слишком щедр, сыграв самолично только Andante Cantabile Чайковского. Вещь насквозь знакомую и хорошо запиленную, он словно произвел на свет заново, доводя пианиссимо до той микродозы, когда публика инстинктивно вздымалась с мест, слушаючи, и становились слышны и перезвон неистребимых мобильников и гул вентиляторов где-то в утробе ждущей ремонта Консерватории. А для тех, кто еще не убежал за манто и плащами, "Солисты Москвы" сыграли пару вещиц из американской киномузыки - упоительно красивых, роскошных по звучаниям и зовущих, как вся американская киномечта, вперед и выше.
Расстались, боюсь, опять надолго: Башмет не любит баловать слушателей своим альтом, единственным и неповторимым.