Поделиться
И вот на прилавках "Роман о любви и терроре" Эдуарда Тополя. По жанру - документальная хроника, по типу - все-таки роман о любви. В основе хроники - сообщения российских СМИ, интервью с заложниками, взятые как (надеюсь) самим автором, так и его иногда названными, а чаще не названными коллегами.
Но даже если роль Эдуарда Тополя, романиста умелого и признанного, здесь сведена только к компоновке документальных текстов, он это сделал выразительно и сильно, создав своего рода трагический пастиш. Часть этого пастиша хорошо знакома, потому что газетные сообщения и телевизионные репортажи тогда жадно потребляла вся страна. Другая часть не известна никому и составляет главный сюжет книги - переписка Светланы Губаревой из Караганды с американцем Сэнди Букером, которая привела к большой заочной, а потом и очной любви. Оба решили пожениться и уже были готовы переехать в Штаты, но отпраздновали событие просмотром знаменитого мюзикла. Они провели все три дня, поддерживая друг друга, и Сэнди погиб при штурме.
Эти письма - самый сильный человеческий документ книги. В них отражено то естественное стремление человека к счастью, которое составляет плоть мировой литературы. В стороне остаются даже навязшие в зубах темы утечки мозгов из России и просто утечки хороших людей, так и не нашедших на родине стабильности и душевного покоя. Перед нами очень красивая история сближения двух одиноких душ и обретения того самого взаимного уважения в любви, которое в России вообще вышло из моды и заменено панибратской сексухой - как в искусстве, так и в жизни.
Писатель умело вклинивает эти письма в трагический фон событий, причем мы заранее знаем развязку, отчего тема любви приобретает фатальный характер, а сама книга - гуманитарный смысл "послания", протеста против любого насилия.
Параллельно намечена и другая сюжетная линия: у одного из террористов "на свободе" была любимая девушка Вера, которая с ужасом следила за развитием событий, в самой себе воплотив некий диалектический взгляд на трагедию и саму чеченскую войну. Через ее письма к Светлане Губаревой, а потом и к автору книги мы получаем редкий шанс почувствовать "врага" на человеческом уровне - как людей, доведенных до крайнего отчаяния. И этот коллективно написанный роман становится уникален именно как сложное переплетение человеческих позиций и судеб, безупречно документальное в своей основе.
Собственно авторской можно считать заключительную часть, где Тополь выражает свое потрясение тем, что произошло после того, как эпопея "Норд-Оста" закончилась. Точнее, тем, что НЕ ПРОИЗОШЛО тогда в России, хотя по всем человеческим нормам не могло не произойти. Эта часть книги переполнена той горечью, которая могла родиться только в душе уроженца России, ныне живущего далеко от нее и способного подняться над ее буднями, чтобы увидеть сущность "новой российской ментальности".
Эта сущность - тотальный пофигизм. Всегда гордившаяся своей особой духовностью, Россия не выдержала духовного испытания "Норд-Остом".
Она даже не почувствовала скрытого смысла, который интуитивно закладывали в свою акцию террористы: атаки на патриотическую идею. "Норд-Ост" был первым и единственным примером патриотического спектакля, родившимся в наши дни на современной российской сцене. Он был патриотичен без натуги и деклараций. Он просто выражал природно оптимистическое мироощущение великой страны, имеющей, несмотря ни на что, великое прошлое. На "Норд-Ост" люди ломились, чтобы не просто подивиться на диковинный жанр "для богатеньких", а вернуть себе ощущение человеческого достоинства, как и ощущение чести своей страны. Вернуть то самое ощущение, которое более всего пострадало от мазохистской практики современного искусства и масс-медиа, от самоунижения, ставшего бытом.
Террористы могли выбрать любой из театральных залов Москвы - но они выбрали этот, потому что несколько раз смотрели спектакль и он, по-видимому, коробил их своим чувством достоинства. И они ударили в тот миг, когда под воздействием такого искусства люди в зале уже распрямили плечи, когда со сцены звучали слова: "А под крылом моя страна, моя земля...". Они стремились эту страну унизить.
Они переоценили этическую сторону своей акции: страна ее даже не заметила. Не сплотилась перед лицом национального унижения и не доказала самой себе, что она морально сильна и едина.
Приведу важный пассаж из книги, финальная часть которой выдержана в духе "Все познается в сравнении". "В США назавтра после гибели Всемирного торгового центра всю страну охватил спонтанный шквал патриотизма. Без всякого призыва правительства окна всех домов и все до единой автомашины украсились национальными флагами... Люди стали втрое доброжелательнее друг к другу. Это звучало декларацией заботы каждого друг о друге в огромной семье, сплоченной общей бедой... Помню, как президент Буш сказал тогда, что те, кто называет американцев нацией бездушных и бездуховных роботов, пусть покажут нацию, которая за один месяц собрала миллиард долларов частных пожертвований на помощь согражданам!".
А вот духовная Россия.
"Для меня было нечто шокирующее в полной инертности российской публики, которая буквально назавтра после трагедии на Дубровке вернулась к своим будням как ни в чем не бывало - словно разошлась после спектакля или телесериала, - пишет Эдуард Тополь. - Если 27 октября у ворот больницы, где лежали более 300 заложников, была толпа, то уже 28-го там были только иностранные журналисты. А еще через день в такси водитель мне сказал: "Да ну его слушать, это радио! Все про теракт да про теракт - надоело!". И когда я стоял под дождем у ворот 13-й больницы, мне, с моей уже американизированной психикой, показалось диким и гнетущим, что ни один из роскошных московских супермаркетов вроде "Перекрестка", "Рамстора" и "Седьмого континента" не прислал в эту больницу фрукты и соки, что владельцы цветочных бизнесов не украсили больничные палаты цветами, а бутики ГУМа не подарили выздоравливающим одежду"...
Я мог бы переписывать из книги Тополя обвинение за обвинением - и о родственниках, которые всеми забытые стояли у больницы без всякой информации, и о постыдной для государства тяжбе, которую страна не может удовлетворить, но не в силах и облегчить жизнь пострадавших или хотя бы вести себя по отношению к ним чуть порядочней. "Россия разучилась плакать по своим погибшим согражданам", - с горечью констатирует автор книги, параллельно вспомнив американцев, плакавших в московском отеле "Мариотт" перед экранами, где рушились небоскребы, и по поводу которых администраторша отеля сказала с презрением: "Вот ваши американцы - слабаки!".
А мы с нашей душевной непробиваемостью, по-видимому, сильны. Тогда почему же переживаем позор за позором?
А потому что перестали быть семьей. Наша душа больна, нашу ментальность поразил недуг опасней менингита. И все наши усилия по подъему экономики, боевого духа растерянной армии и патриотических настроений в обществе будут вполне бессильными, пока мы не поймем и не начнем лечить главную причину недуга - отупение чувств. Ее сформулировал в письме к своей русской невесте американец Сэнди Букер, погибший на Дубровке.
- Если общество безучастно смотрит на гибель одного невинного человека, то рано или поздно весь народ будет жить в страхе. И все плохое может повториться снова...
Характерно, что ставший своего рода символом "Норд-Ост" попытались восстановить - как упрямо водружают сбитый национальный флаг на стратегической высотке. Но не вышло даже это. Артисты играли перед полупустым залом - Россия не нашла в себе мужества вспомнить о собственном горе и заявить миру о том, что мы, несмотря ни на что, живы, свободны и горды.