Поделиться
Гриша
- Запаковываю вещи, везде пыль, вы уж извините меня, пожалуйста, - с такими словами Григорий Иванович встречает меня в своей стамбульской квартире. - Самолет в Торонто через неделю, а столько надо успеть сделать. Ну скажите мне на милость, где можно найти шоколадный лукум? Дочка заказала, теперь мотаюсь, как ишак, по всему Стамбулу и ищу.
Григорий Иванович Черепенников - пенсионер, ему 79 лет, он живет в Стамбуле, имеет канадский паспорт и считает себя русским. Всю свою жизнь он работал по всему миру: в Америке крутил роман с танцовщицей Бродвейского мюзикла, в Африке болел малярией, а последние десять-пятнадцать лет жил в холодной Канаде. Крупнейшая фармацевтическая компания не мыслила своей работы без Грегори - удачливого директора по продажам. Заработав небольшую пенсию и квартиру в Монреале, он вернулся в теплый Стамбул. Теперь ездит в Канаду каждую зиму, чтобы потрогать снег и увидеть свою дочь, которая тоже живет там. Через несколько месяцев возвращается обратно.
- Не могу представить себя без Стамбула. Здесь мои мама с папой похоронены, мои друзья и подружки.
Несмотря на почтенный возраст, Григория Ивановича все называют Гриша, улыбаются его ветрености и наличию постоянных подружек. Еще в молодости Гриша попробовал жениться на турчанке, но этот опыт закончился неудачно. С тех пор уже много лет он живет один.
- Вот сейчас появилось много времени, начал составлять генеалогическое дерево, - Гриша показывает лист ватмана, на котором изображено развесистое дерево. - Отцовская ветка - Ивановы - поставщики драгоценных камней его Императорскому Величеству. У них были шахты в Екатеринбурге, там добывали малахит, александриты и уникальные темные аметисты. У моих двоюродных братьев, которые живут в Париже, хранится дивный портсигар, украшеный аметистами, стоимость его - несколько сот тысяч долларов.
Не представляете, насколько интересно составлять генеалогию, можно узнать столько нового. Например, под Москвой, оказывается, до сих пор существует место Томилино, где была усадьба , принадлежащая маминой маме. - Гриша раскладывает книжки, фотографии, старые письма, показывая результаты своей работы. - Вот книжка про маминого деда Василия Ивановича Черепенникова. Американцы бы назвали его self maid person. Приехав в Петербург простым крестьянским мальчишкой, он поступил на службу - приказчиком в гастроном, а лет через десять уже владел сетью собственных магазинов. Его гастрономы были чуть ли не на каждом углу Литейного проспекта. Фамилию Черепенниковых в Петербурге тогда знал каждый. В этом я убедился, приехав в Петербург лет восемь назад. Одна старушка, узнав, что я из Черепенниковых, обрадовалась и говорит: "О, я Вам руку поцелую". Наш дом был в самом центре города. На Фонтанке. Пятиэтажный особняк с 52 комнатами. Тогда в Петербурге я даже зашел "к себе" в гости. Адрес знал с детства - Фонтанка, 39. Сейчас там живут 34 семьи, - вздыхает Гриша. - Мама всегда говорила, что погром (так он называет революцию) начался с нашего дома. "Аврора" стала стрелять именно в него, потому что он был самой близкой и большой мишенью. Потом пришли люди (так он называет красных), поставили всех к стене: бабушку, маму, ее братьев, деда и начали искать какие-то документы. Дедушка спросил: "Что вы ищете? Если хотите деньги, берите на полке". Денег было много. Это их взбесило. Они начали стрелять. Мамины братья были высокие, а мама с дедом - маленькие, братья закрыли их своим телом и погибли. Дедушку ранили в ногу, у мамы на голове навсегда остался шрам от пули. Утром мама потащила раненого отца в госпиталь, ногу оставили, но он остался хромым. Помню только, как дед часами сидел на берегу моря и все время тер колено. Оно сильно ныло.
Балалайка, на которой любил играть дед, до сих пор на гвоздике в гостинной. Рядом - предметы, из которых складывалась жизнь семьи. Самовар, кресло-качалка, книжные полки, заполненные Чеховым, Толстым и Достоевским. Старинный буфет, фотографии, напоминающие ушедшую эпоху: кипарисы, девушки в кисейных платьях, стол с огромной лампой.
- Это наше имение в Туапсе: 40 квадратных километров, великолепный дом в стиле ампир, картины на стенах. А в Стамбул бежали, как говорил мой отец, не успев надеть сапоги. Единственное, что успели захватить, - серебряную иконку, которую потом отдали в нашу, русскую церковь. Приехав сюда, надо было как-то жить, за душой ничего не было. Отец занялся коммерцией, а мама - косметологией. Она окончила медицинскую академию в Праге, которая тогда считалась лучшей медицинской школой в Европе. Она была настолько популярной, что делала массажи самой сестре тогдашнего правителя Турции - Ататюрка. Я помню, как она варила кремы, стояла по многу часов возле неподъемных баков, таскала их на себе и никогда не жаловалась. Только однажды она пришла домой расстроенная и долго плакала. Много лет позже отец рассказал мне, в чем было дело. В тот вечер она закончила работу поздно и шла домой. Ее стал преследовать какой-то турок. Она долго бежала, пряталась, лежала в каком-то овраге несколько часов. После этого она никогда не выходила на улицу без платка. В Турции в то время почти все женщины ходили в платках, но мама всегда повязывала его с фантазией. - Гриша целует мамино фото:
- Мамочка моя была настоящая русская красавица: глаза, как сливы, носик, щечки. Многие говорили, что она была одной из красивейших женщин России. Ее так и называли в Турции: "Рус гюзель мадам". Больше всего на свете она любила пианино, играла божественно.
Раз, два, горе не беда
Каждое воскресенье русские собираются в церкви. Это святая традиция, изменить которую может только болезнь или смерть. Здесь - второй дом, сюда приходили мамы и папы. Много лет здесь служили свои, а в последние годы прислали нового батюшку. Он - болгарин, плохо говорит по-русски и ведет службу на греческий лад. Гриша возмущается: "Никак не могу привыкнуть к тому, что "Отче наш" говорят речитативом, как у греков. Надо петь, как мы в детстве пели". После службы начинается самое интересное. Собираются в трапезной, пьют чай, иногда что-нибудь покрепче. Сегодня "проставляется" Гриша. В трапезной накрывают длинный дубовый стол, ставят вино, винегрет, блины, пирожки с сыром и картошкой. Леня накладывает винегрета побольше, объясняя тем, что русский человек всегда ест, как в последний раз. Ленина мать - из Одессы, поэтому в нем столько юмора. Все, что он рассказывает, вызывает у окружающих приступы смеха.
- Однажды в юности, - говорит он, не забывая наливать очередную рюмку, - для того, чтобы получить работу, решил поменять веру и пошел в мечеть. На полпути остановился как столб, постоял минут пятнадцать, а потом побежал как ошпаренный в другую сторону. Наверное, Бог уберег. После очередной рюмки Леня приходит в удар и начинает петь старые одесские частушки:
"Мне поручик подарил золотые часики.
Ой, придется мне за это
Прыгать на матрасике, ух..."
Гудят корабли, заглушая песню. Район Каракей, где расположена церковь, - портовый. Когда-то сюда причаливали английские, итальянские корабли с остатками Белой армии. Турки раздавали горячий суп, тут же устроили палаточный госпиталь.
- Вы даже не представляете, что было, - продолжает Леня, - настоящий ноев ковчег. Все смешалось и потеряло цену. Работы никакой, а приехали, между прочим, бароны, графья и князья. Чтобы не сойти с ума, пили по-черному. Тогда в Стамбуле открыли первые русские ночные клубы: цыгане, водка в холодных малюсеньких рюмочках. Там напивались в стельку. Это было как в последний день.
- Совсем навеселе, - крутит пальцем у виска баба Шура. Она живет при церкви и продает свечки. Когда-то давно, похоронив своего последнего сына, она буквально сморщилась от горя и законсервировалась. Никто не знает, сколько ей лет. Может, девяносто, а может, и все сто. После пятой-десятой рюмки Леня громко заявляет тост: "За Государя Императора, урааааааа!!!"
Графиня Софья Николаевна
На греческом кладбище Рум Мезарлы хоронят графиню Татищеву. Совсем недавно Софья Николаевна после простуды слегла и больше не встала. Последние годы провела в доме престарелых : сиделки, горячее питание три раза в день, скучная однообразная жизнь. Гости бывали редко, но каждое воскресенье приходили из Русской церкви: помыть полы, выпить чайку с карамельками, до которых Софья Николаевна была очень большая охотница. Она так и говорила: "Чайку с карамельками", немного картавя, "р" произносила на французский манер. Теперь ее, праправнучку великого историка Татищева, опускают в турецкую землю. Рядом стоит сын Саша: смешной черный берет, в котором не умещается его большая голова. Саша болен, последние годы он провел с матерью , читал ей по-русски и по-французски, Софья Николаевна совсем ничего не видела. В глазах у Саши немой вопрос: что он теперь будет делать? Вокруг много людей, говорят на английском и французском. Из Франции приехала племянница Наталья Николаевна, которая несколько лет назад приняла монашеский сан, прилетела из Нью-Йорка дочка Веры Холодной, давняя подруга графини. Василиса утирает слезы:
- Сколько ее знаю, она всегда улыбалась и радовалась . Наверное, это в крови.
Кровь у Софьи Николаевны действительно самая что ни на есть голубая. Мать - фрейлина дворца, отец - выпускник кадетского корпуса, любимец государя. При выпуске государь лично вручал ему диплом , а потом сфотографировался на память. Эту фотографию опускают в землю вместе с Софьей Николаевной.
Гриша не может долго стоять:
- Не люблю похорон, потом не могу прийти в себя. - По дороге показывает могилы мамы и папы: Александра Ивановна Черепенникова, 1900-1959.
Иосиф Михайлович Иванов, 1880-1973. Длинный, нескончаемый ряд могил с православными крестиками. Усовы, Денисенко, Пеструхины, Павловы, Савельевы, Самборские. Кого только нет. Коммерсанты, заводчики, певцы, артисты.
Между тем
От русской эмиграции в Стамбуле почти ничего не осталось. Разве что русский ресторан, который указан во всех путеводителях Стамбула. Когда-то давно здесь пели цыгане и было очень много русских. Сейчас цыгане не поют, а русский борщ совсем не похож на настоящий. Владелец ресторана - турок. Он ни слова не знает по-русски, и ходят к нему совсем другие русские. "Челночники".