Поделиться
Чего стыдиться ей, спасавшей и лечившей раненых, призванной в ад войны и не испугавшейся, не спрятавшейся где-нибудь в эвакуации от смерти? Она ничего не стала скрывать, и выслушала все бранные обвинения. С мужем живут они уже 58 лет, дружно и хлебосольно, дети взрослые, внуку давно пора семьей обзаводиться. А слова мужа, произнесенные накануне свадьбы, из памяти не стираются.
Лидия Зиновьева (в девичестве Григорьева) была приписана к санитарному поезду номер 35 Великолукского направления. Она и сегодня, несмотря на свои 80 с лишним лет, воюет, – последние три года с холодными батареями. В жилконторах и в депутатских приемных эту бойкую, активную пожилую даму (язык не поворачивается сказать «бабулю») с командирскими нотками побаиваются. О войне Лидия Васильевна рассказывает охотно и как-то очень по-житейски.
– Вот все говорят, что Сталин не готовился к войне. Но 6 мая 1941 года вызывают меня в райвоенкомат и вклеивают в военный билет предписание: в первый день всеобщей мобилизации явиться. Я ведь закончила медицинский техникум, работала в Педиатрическом институте. Папа принес мне повестку 23 июня. Ну, я собралась и поехала в Таврический сад, на эвакопункт. По пути еще в парикмахерскую зашла! День начала блокады не забуду никогда. Есть такая станция Зеленец под Ленинградом. Как раз 8 сентября нас там притормозили. Со стороны фронта подогнали состав раненых, чтобы перегрузить их в 35-й санитарный поезд и увезти на Большую землю. И вдруг воздушная тревога! Поезд еще был пустым, и медсестрам разрешили спрятаться. Мы с девчонками как дунули в лес!
А вокруг – красота, теплынь, все залито солнцем! Лежим в траве, смотрим в небо, на воздушный бой. Не страшно – интересно! Когда все закончилось, вышли на пути, а там – прямое попадание в тот самый соседний состав. Два вагона с огромными красными крестами на крышах – вдребезги! Груда мяса, кишки на проводах, покрытые белыми простынями, кровь из-под них капает. Эта картина у меня до сих пор перед глазами. И тут сказали, что немцы замкнули кольцо.
…А семья Лиды Григорьевой осталась в Ленинграде. Мама с папой и трое братьев. Жили они в небольшом деревянном доме на Выборгской стороне. Мама работала на фабрике. Она дожила до весны, умерла 31 марта 1942 года. Папа был токарем на заводе имени Сталина. Он умер прямо у станка, 12 июня 1942-го. Двоих ребят жатва голода пощадила. Среднего успели вывезти с последним рейсом по Дороге Жизни вместе с ремесленным училищем. В середине войны на фронт призвали старшего брата. В осиротевшей квартире пытался выжить младший, двенадцатилетний братишка. Как-то раз зимой в трамвае к съежившемуся от холода подростку с противогазом на боку подсел морской офицер. Спросил: «Хочешь быть юнгой?». Так младший поступил в школу юнг на Васильевском острове, успел проявить храбрость на флоте и даже заслужил медаль «За оборону Ленинграда».
– Работы в санитарном поезде столько, что мы неделями не выходили из вагонов. Ведь это госпиталь на колесах, перевозящий легких и тяжелых раненых на Большую землю. Бесконечные лекарства, перевязки, уколы…
И кал вручную отделяли, и мочу катетером спускали, и червей из-под гипса удаляли, все делали. Это уже после войны я не раз восхищалась, вспоминая, как четко была организована работа госпиталей, транспорта, всех служб, принимавших на лечение бойцов. Тогда это казалось само собой разумеющимся. В общем, три года колесили по стране, а буквально через месяц после прорыва блокады отправились в Ленинград. Только-только дорогу наладили. За войну насмотрелась я на кровь и на смерть, но ужас, представший перед глазами, описанию не поддается. От самого Ленинграда до Кингисеппа, где еще гремела канонада, по обе стороны от путей лежали сплошные груды убитых, их не успевали убрать. Сандружинницы собирали раненых, подносили к вагонам на носилках. Кто-то из солдат поднимался, брел к эшелону самостоятельно, кто-то полз. Мы порою не различали, немец подползал, либо наш. Поезд переполнялся быстро, даже тамбуры. Раненых везли в освобожденный город, а через неделю-другую – на Большую землю.
…Чем объяснить жестокость народной молвы, осудившей женщин, побывавших на войне? Сотни тысяч молодых девчонок наравне с мужчинами выполняли свой патриотический долг.
А после войны им положено было стесняться. У эшелона номер 35 в 1946 году был особый рейс: из Германии вывозили беременных и уже родивших детей фронтовичек. Однажды, когда Лидия Васильевна вышла с подопечным малышом погулять на перрон, ковылявший мимо на костылях раненый злобно процедил: «Не позорься, сестра!». Ох, как она разозлилась: «Небось, не одного такого оставил!». У самой же красавицы Лиды до войны была огромная романтичная любовь, всю войну жених писал ей красивые ласковые письма.
– Вы читали роман «Веселый солдат»? Я, когда прочла, была настолько разгневана, что если бы Астафьев не умер, поехала бы к нему и отругала! Нет у тебя доброго сердца, не повезло тебе, так не пиши книги! Значит, на тебя сестры не хватило! Зачем сестре в туалете любовью заниматься, как он расписал? Слышал звон, да не знает, что если бы у сестры была такая забота, пожалуйста, есть купе! Вот Вера Панова захотела увидеть правду, села в санитарный поезд номер 312 – я его отлично знала – и написала «Спутники». Не наврала. Да знаете ли вы, какими заботливыми были наши командиры, коменданты, интенданты… Мужики за пятьдесят лет, они нас, как дочерей малых, воспитывали, берегли. Заступались, если бойцы или офицеры пытались медсестру притиснуть, обнять, обидеть. Мы и сами были строгими.
…А жених Лидин, которому свято хранила она верность, после странного долгого перерыва вдруг ей прислал письмо: «Кого же любить, коль Вера, Любовь и Надежда на фронте побывали?». Оказалось, женился. Уже когда у нее у самой была семья, сын, да дочь родились, бывший любимый не раз приезжал в Ленинград, ходил под окнами, просил прощения. Крупный политработник, он через несколько лет что-то натворил и сгинул в тюрьме.