Поделиться
Бывают идеальные театральные альянсы. Питерский режиссер Юрий Бутусов образовал именно такой союз с московским "Сатириконом". Кажется, никогда еще этому бравому театральному сообществу Москвы не было так комфортно, как в режиссерских мизансценах бутусовских фарсов.
В прошлом сезоне он поставил пьесу Эжена Ионеско "Макбетт", где решительно и истово проявило себя молодое актерское поколение театра - Агриппина Стеклова, Денис Суханов, Максим Аверин. С этим поколением "Сатирикон" вообще обрел новое качество театрального стиля. А режиссер Бутусов помог его окончательно оформить. Если говорить коротко - он попытался придумать для райкинского театра тот универсальный ключ, которым можно отмыкать теперь не только фарсы и комедии, но трагедии, а при сильном желании - даже психологические драмы. Вообразите себе: поговорила чеховская Маша с двумя сестрами о любви, исповедалась им в своем чувстве, и тут же все трое пустились в бравурный канкан. И чувство есть, и публика не соскучится.
В "Ричарде III" три королевы - герцогиня Йоркская, Маргарита и Елизавета - каждая, испив свою чашу страданий и послав череду проклятий уродцу Ричарду, в самом деле танцуют канкан. Правда, пока этому их танцу не достает ни бравурности, ни трагизма. И уж во всяком случае ничего общего с простым и грандиозным в своем трагизме танцем Отелло и Дездемоны из някрошюсовского "Отелло" он не имеет.
Но все же Юрий Бутусов пытается расслышать трагический гул Шекспира. Лучше всего это удается ему в сценах убийства. Первая смерть, настигающая герцога Кларенса в Тауэре, разыграна как винная смерть. Двое в шляпах (они будут главными исполнителями всех убийств) входят к нему в камеру и бокал за бокалом заливают красным вином - прямо в лицо и на белую жертвенную рубаху. Максим Аверин играет в спектакле Бутусова сразу три роли. Сначала тихого Кларенса, потом - короля Эдварда, застывшего в смертной позе брата, потом - их мать, герцогиню Йоркскую. Не будь муза Бутусова столь кокетливо-игрива, не требуй она от него всякое трагическое завернуть в фарсовые одежды, мог бы выйти отличный и страшный образ. А так, кроме травестии, то есть переодевания мужчины в женщину, ничего путного не выходит.
Двигаемся дальше по смертям. Белая гофрированная ткань образует огромный ковер, который легко превращается во вздыбленную бушующую поверхность. Когда убивают принцев - двух мальчишек в смешных широких комбинезонах - эту ткань натягивают с четырех концов и она колышется, превращаясь в огромные волны, среди которых тонут два невинных отрока. Смерть принцев - едва ли не центральный образ спектакля. Когда самому Ричарду придет время умирать, он тихо осядет на белой ткани, его завернут в ее раздувающуюся плоть, и два мальчика-призрака радостно и игриво начнут на ней прыгать, изгоняя из мира последние следы кровавого дяди-уродца, а потом улягутся на этой колышущейся поверхности и, подперев головы ладошками, испытующе посмотрят в зал.
От таких "указующих перстов" становится неловко. Также неловко становится, когда Ричард, почесывая себя во всех местах, точно он прокаженный, а не горбун, выбирает идеальную позу для коронации: количество перепробованных стульев соперничает с количеством принятых жестов. Впрочем, жанр спектакля снимает все обвинения такого рода - ведь если "трагифарс", должно быть смешно - и баста.
Вместе с Бутусовым Райкин рассказывает в "Ричарде III" историю о человеке, отравленном нелюбовью. Его не любила мать, его не любили братья. Перед последним боем Ричарду снится сон. Он, жалкий фарсовый горбун, взбирается на огромный стул и под наблюдением всех своих жертв, колышущихся, точно тени, читает стишок. Маленький обиженный ребенок читает монолог из другой хроники Шекспира - "Генриха VI" о том, что его никто не любит. Именно в этом заключен весь трагифарсовый пафос Бутусова. В бумажном театре, среди бумажных фигурок, в колыхании страшных теней из детских снов, пробуждается уродец, который из детской обиды и мести затевает весь свой кровавый балаган.
Когда тени жертв колышутся в молчании и принцы тонут в огромных бумажных волнах, когда замирает залитый вином Кларенс, когда рыжая Елизавета (Агриппина Стеклова) изрыгает проклятия Ричарду, кажется, что вот-вот фарс превратится в большую трагедию. Но вот канкан сменяет страшные вдовьи проклятия или Ричард-Райкин начинает бубнить свой заученный "детский" стишок, и на трагедию не остается надежды.
И музыка в этом театрике - тоже балаганная: чтобы зрители не испугались, их все время пичкают чем-то веселеньким из зарубежной эстрады. И почему-то становится досадно. Актеры оказываются более готовыми к трагедии, чем режиссер. И тонкий, умный Денис Суханов, и сосредоточенный Максим Аверин, и рыжая клоунесса - настоящий подарок высокой трагедии и комедии - Агриппина Стеклова, и сам Константин Райкин, который - если бы не решил фарса давать - отлично сыграл бы страшного и жалкого Ричарда, сыграл бы так, чтобы защемило сердце от ужаса и сострадания.
Но пока они самозабвенно играют фарс. Впрочем, есть надежда на настоящую трагедию: в марте к репетициям лермонтовского "Маскарада" в "Сатириконе" приступает режиссер Владимир Агеев.