Поделиться
Но именно с ним интервью сделать хотелось. По двум соображениям.
Прежде всего в годы работы в Париже меня привлек и завлек весьма разношерстный (а кто-то скажет - многоликий) мир русских художников. Почти все они принадлежат к так называемой третьей волне эмиграции - уезжали из СССР в основном в 70-е и начале 80-х от символических и вполне реальных бульдозеров, которые безжалостно прошлись по всем индивидуальностям и талантам, не вписывавшимся в заданно жесткие, одноцветные идеологические палитры. А приезжали во Францию (куда же еще податься художнику?) "героями сопротивления", которых встречали не только музыкой и цветами, но и тешащими самолюбие выгодными предложениями о выставках и контрактах. То-то они, не будучи искушенными политиками, поверили как в искренность приема, так и в собственную художническую значимость. Когда же с конца 80-х "русским гениям" пришлось с полей идеологической войны перейти на поле безжалостной конкуренции, где уже не брались в расчет прошлые заслуги в борьбе с тоталитарным подавлением творчества, обнаружилось, что "рыночная цена" многих из них заметно меньше прежней цены, политической. Как следствие - уход в небытие, неустроенность, а бывало, и "двойной перелом" (личной и профессиональной судьбы) с "вывихом" психики. Об этом явлении, ждущем еще, наверное, своего исследования, я и намеревался в те годы поговорить с Заборовым.
Тем более что его самого к числу неудачников не причислишь. Вместе с еще десятком, не больше, русских художников, осевших в Париже, Заборов пользуется постоянным спросом и на судьбу не ропщет. К тому же, помимо живописи, занимается созданием костюмов для спектаклей, которые известный российский режиссер Анатолий Васильев ставит в парижской "Комеди Франсез". Так что второе соображение, подсказавшее мне желание побеседовать "для печати" с Борисом Заборовым, проистекало из его личности, индивидуальности, начиненной, как мне кажется, не столько лирикой, сколько философией. Собственно говоря, рассуждения Заборова о смысле жизни, о связи прошлого с настоящим и будущим легко прочитываются на его картинах, которые чаще всего воспроизводят старые фотографии, одушевленные кистью, вернее, мыслью художника.
Вот тогда, лет 6-7 назад, мы и договорились, что я передам Борису свои вопросы, а он ответит на них письменно - без суеты и прерывистости устного разговора. Потом текущие дела и "вечность" взятой нами для обсуждения темы как-то отложили наше интервью в сторону. И вот звонок из Парижа. Заборов собирается в Россию, где пройдут две его выставки - в Русском музее в Санкт-Петербурге и в московской Третьяковской галерее. И приехать он хочет не только со своими работами, но и некоторыми мыслями об эмиграции, творчестве, современном состоянии искусства. Можно ли присланные им заметки считать продолжением нашего интервью? Не знаю, но мне они показались интересными сами по себе, без журналистских вопросов, которые часто не помогают, а мешают высказаться.
Поэтому вопросы и ответы - отдельно.
Спрашивал я Заборова примерно следующее: Что было причиной отъезда из СССР? Поиск личной свободы? Свободы творчества? Достатка? Нового художественного опыта? К кому бы ты себя причислил - к эмигрантам или изгнанникам? Ты признавался, что, оказавшись в Париже, пережил творческий кризис. Любая ли смена обстановки, эмиграция, порождает такой кризис? Что вообще означает эмиграция для художника, который по определению интернационален и космополитичен? Согласишься ли ты с одним русским поэтом из "первой волны", говорившим, что "эмиграция - всегда трагедия, но не всегда неудача", имея в виду под удачами и неудачами творческую сторону жизни?
А вот его ответы, не во всем совпадающие с вопросами.
Повседневная жизнь по определению покушается на романтическое отношение к ней.
Рутина - вот устрашающий синоним коррозии, разъедающей ткань жизни.
В меру своих возможностей я стараюсь бежать ее. Иной раз это происходит в достаточно резких движениях, а иной раз, смею думать, в поступках вполне благородных, даже романтических.
Впрочем, с какой позиции их определять (оценивать), если согласиться с манихеями, учившими, что в Едином Абсолюте Добро и Зло смешаны в равной пропорции и не отличаются друг от друга.
***
Собственно, мое решение эмигрировать вполне определяется вышесказанным. Безусловно, этот поступок превысил простое желание разрушить рутину моей профессиональной жизни, к тому времени сложившуюся.
Надо было спасать душу, что ли. Мои амбиции стать художником в том смысле, как это я понимал, никогда меня не оставляли. А для того, чтобы эти устремления не погибли, необходимо было, как я чувствовал, радикально изменить многое в своей жизни. Поменять среду обитания, если хочешь.
Человек - животное на редкость выносливое и терпеливое. А советский, из которого можно "делать гвозди", по известному определению - в кубе. Но к чему не может привыкнуть даже он, оставаясь частью живой природы, - к отсутствию кислорода. Он погибает от удушья, как и всякий прочий. Чтобы пройти путь, нужно хорошее дыхание, поступление свежего воздуха в легкие.
***
Я, конечно, знаком с этим утверждением (справедливым), что свободу надо искать в себе, а не вовне. Но знаю и другое, уже на личном опыте: что эта дорога намного легче, когда внешнее окружение не вторгается по праву наглой силы в твой личный мир.
***
Я постоянно делаю усилия следовать самому себе. И в своем ремесле, прежде всего. Это не просто. Отнюдь.
Но душа должна трудиться, ибо путь к самому себе - путешествие не скорое и не увеселительное. Пребывать в состоянии простодушной бесхитростности и полного откровения по отношению к себе - привилегия личности.
В современном декадентском обществе художника (и не только его) поджидают бесчисленные искушения и соблазны.
Подвиг Одиссея, привязавшего себя к корабельной мачте, может вызвать у нас лишь снисходительную улыбку.
Единственная сила, способная уберечь современного человека от соблазнов тысяч и тысяч сладкоголосых сирен, - привязанность к своему нравственному стержню.
***
Художник противоречив. Свойство, которое для людей иных профессий - непозволительная слабость, неизбежное качество художника. Противоречие - живая плоть искусства.
Художник - язычник. В разные периоды он нуждается в своем цеховом идоле. Можно осмелиться предположить, что все люди, или, скажем, большинство - "язычники". Наш затоваренный век - не свидетельство ли тому? Назойливая всепроникающая реклама все новых и новых предметов. А идолы масс-культуры? Искусства?
Коррупция - суть "золотой телец".
Нет, решительно, языческая сущность человека неподвластна понятиям эволюции и прогресса.
Зрелищ и хлеба! Хлеба и зрелищ! Требование народа никогда (в этом смысле) не оставались не услышанными. Спрос, как известно, рождает предложение. Зло торжествует. "Вы зрелищ хотите - я зрелищ вам дам". И вот снаряженная им армия культурологов, толкователей новых идей и веяний, оснащенных грозным оружием средств массовой информации, с атакующей силой обрушивается на головы народа, формируя в нем так называемое массовое сознание. Которое, увы, с устрашающей настойчивостью требует постоянного обновления острых ощущений, и не только на стадионах, теле- и киноэкранах, но и в быту жизни, в искусстве, в выставочных залах... Разве некогда внесенный под своды выставочного зала унитаз, и затем в изобилии все то, что является его естественным наполнением, - не следствие этих запросов?
Но позволим себе напомнить: культивировать булемическую болезнь толпы опасно. Она ненасытна. Удовлетворить ее растущий аппетит в вышесказанном смысле будет уже невозможно, и тогда... Лучше об этом не думать.
***
Человек одинок. Его трансцендентное одиночество не связано с географическим пространством, в котором он живет. Во всяком случае чаще всего. Человек одинок вообще.
Скажем, когда всматриваешься в глаза незнакомых тебе людей на старых фотографиях, жизнь которых отделена от нашей временным расстоянием, которое не спрессовалось настолько, чтобы потерять свою прозрачность, и еще возможно их рассмотреть, но уже не вполне очевидно, то ли они выплывают навстречу к нам из своего одиночества или, напротив, погружаются в него.
Автор одной из статей к моему каталогу выставки в Русском музее привел обширную фразу из заметок Петра Андреевича Вяземского. Не стану ее повторять, но лишь два заключительных предложения: "Границы настоящего должны не только выдвигаться вперед, но и отодвигаться назад. Душе тесно в одном настоящем, ей нужно надеяться и припоминать..."
Это ведь так замечательно и верно. Да?
***
Оказавшись в Париже, никакого творческого кризиса я не переживал. Если когда-то я и выразился таким манером, то это было самообольщением, в котором нет нужды сегодня.
Творческого кризиса не могло быть потому, что отсутствовала его причина, то есть творчество.
В Париже я должен был себе признаться в том, что первую половину своей сознательной жизни лишь практиковал свое ремесло. Занимался той работой, которая необходима творчеству как инструмент.
Творчество начинается, как я думаю, с рождением идеи. В этом смысле я - "художник молодой". Мое творчество началось лишь 24 года тому назад, когда я написал свою первую картину на материале старой семейной фотографии.
***
Причисляю ли я себя к эмигрантам или изгнанникам? На мой слух, в этом вопросе заключена тавтология. Эмигрант - всегда изгнанник, изгнанник - всегда эмигрант.
Ты ведь знаешь, что способов изгнания (исключения) человека есть множество. Сопроводить под конвоем до аэропорта, посадить в самолет и высадить затем в какой-либо западноевропейской столице - наиболее комфортабельный.
+++
Профессиональные проблемы художника в эмиграции так же различны, как и их судьбы. В эмиграции они чаще всего обостряются, как может обостриться болезнь.
Не случайно Бунин определил эмиграцию как болезнь. Обострение происходит от того, как мне представляется, что художник - по другому определению - отнюдь не космополитичен и не интернационален. Оттого пересадка на чужую почву бывает болезненной.
Не могу согласиться, что эмиграция всегда выстраивается по трагическому сценарию. А то, что она не всегда неудача, это бесспорно.
А вообще-то, если неумело привить росток одного вида яблони к другому, то произойдет отторжение.
***
В нашем техногенном и медийном обществе, стремящемся к унификации и обезличиванию, угроза национальным признакам каждой отдельной культуры - проблема не надуманная. Я не стану погружаться в ее глубины. Оставим этот сюжет профессионалам. Согласен?
Но когда кто-либо из моих коллег отвечает на вопрос: "Каким художником вы себя определяете: французским, русским и т. д.?" - и следует ответ в форме совершенного определения, то всегда подозреваю за ним лукавство. Вообще-то это интересно. И мне хотелось бы сделать попытку внести некоторую ясность для самого себя в эту казуистику.
Я - еврей по крови, на все 100 процентов, а по душевным и духовным привязанностям, глубоким и потаенным сантиментам - совершенно русский человек. Я родился и вырос в христианской культуре и белорусско-русском пейзаже, сформировался окончательно как художник во Франции. Так какой я художник? Еврейский, русский, белорусский, французский? Глупости все это.
Более уверенно мог бы сказать, что я художник европейский. В том смысле, что не африканский и не азиатский.
Применительно к художнику национальное identite - это некая таинственная субстанция, живущая в глубине его духовной природы и хранящая генетическую и "телесную" память многих поколений, их опыт.
Благодаря дару, данному природой, художник способен выразить этот опыт в конкретных формах искусства. И делает он это бессознательно.
Мой опыт подсказывает, что национальное самоощущение как интеллектуальный фактор в творческом процессе отсутствует. Художник, погруженный внутрь процесса, не задумывается над этой проблемой, как не задумывается человек над тем, как он дышит.
Химические процессы в сознании, рождающие творческий акт, идентичны, смею думать, как у доисторического автора наскальных рисунков, так и у художника наших дней.
Природная сущность африканской бабочки и западноевропейской, думаю, одна и та же. А специалисты очень просто определяют по форме и окраске их "национальную принадлежность". И мы, с твоего позволения, оставим специалистам: искусствоведам и "профессиональным патриотам" это занятие, определять национальное identite художника.
***
Есть у Заборова и такая мысль: когда наука научится извлекать энергию художника, живущую в его произведениях, произойдет момент великого открытия. В одном случае мы обнаружим живую трепетную энергию человеческого духа, а в другом - лишь механическую энергию офсетного, фрезерного станков, прессов, сварочных аппаратов и т. д., словом - всего того, что создало горы технологического хлама...
Будем считать, наша беседа все же состоялась.
Выставки Бориса Заборова пройдут в Государственном Русском музее (музей Людвига) в Санкт-Петербурге с 29 апреля и в Государственной Третьяковской галерее (залы на Крымском валу) с 10 июня.