Поделиться
Наши поколения десятилетиями жили под сенью патриотической героики. В ее слепящем свете даже суровые окопно-партизанские будни, показанные с реализмом Тарковского или Климова, смотрелись некоей аномалией, ЧП. Души высокие порывы были условием любой нашей правды, цели нашей победы были раз и навсегда определены, за ними виделись мир во всем мире и счастье человечества. Мессианские замашки страны и народа были аксиоматичны и ясно ощущались даже в самых жестких фильмах о войне.
"Свои" впервые с такой фактурностью показали хаос войны и человеческих душ, попавших в гибельную мясорубку. Они впервые оставили за скобками светлые цели и предстоящее ликование победы, как бы искупавшее все жертвы, - "мы за ценой не постоим". Они поднялись над идеологиями.
Открывающий картину эпизод сродни началу фильма "Спасение рядового Райана" - с максимальным реализмом и "эффектом присутствия" воспроизведенный ад вторжения гитлеровцев в какую-то деревню на Псковщине. Режиссер останавливает страшное мгновение: рапидом сняты бегущие в панике люди, слепящие взрывы, фейерверк молочных брызг из кринки, летящие обрывки человеческих тел; нам подробно и жестоко покажут, как танковая гусеница впечатывает солдатскую голову в дорожную грязь. "Графичность" эпизода нужна для того, чтобы мы сполна ощутили эту обстановку тотального безумия, где больше нет ни света впереди, ни веры, ни долга, ни мужества, ни отечества в опасности - все вытеснено чисто животным инстинктом самосохранения. Этот инстинкт заставит троих наших солдат в панике сбросить гимнастерки и натянуть подвернувшееся под руку гражданское. Они сошли с дистанции, дезертировали, они для отчизны - отщепенцы.
Эпизод второй - и вторая трансформация: они теперь в длинной череде пленных, плетутся в неизвестность под дулами полицаев. Но вспоминают солдатскую сноровку и дают деру. Деревенский лох Блинов - Снайпер, еврей Лившиц - Политрук, и третий, Чекист, взрывной и истеричный, от которого можно ждать чего угодно. Теперь они беглые, они преступники для обеих сторон, для них уже нет ни своих, ни чужих.
Третий эпизод затянется на всю картину, и в нем эти базовые понятия "своих" и "чужих", основа всего нашего равновесия и миропонимания, будут постоянно смешиваться, меняться местами, подвергаться сомнению и вывертываться наизнанку. Трое беглых находят непрочный приют в деревне Блиново, откуда родом снайпер Блинов, в сарае его кряжистого бати. Батя уже давно поменял своих на чужих: он раскулаченный кулак, на советскую власть обижен, он теперь у "культурной нации немцев" староста. Укрыв беглых, он рискует головой.
Новая власть правится руками русских. Сами немцы даны именно как "культурная нация": о чем-то почти светски беседуют культурные персонажи в фуражках - античные профили, арийские носы и уши, умные глаза, любопытство туристов в тундре. Они запустили у аборигенов машину самоуправления - и та исправно крутится. Русский староста, русский полицмейстер. Федор Бондарчук в роли полицмейстера великолепно передает это состояние между своими и чужими - состояние ничейности. Когда только сам за себя. Когда любое дело заранее постыло, а опьяняет, зажигает глаз только сознание своей власти. Пусть временной - но что на этой земле постоянно!
Все два часа картины - броуново движение судеб и позиций, где ничто не прочно и все может мгновенно стать своей противоположностью: враг - союзником, твой соратник - твоим убийцей. Все это отлично понимают и инстинктивно тянутся к настоящему и прочному. Этот инстинкт и заставит батю-старосту, вразрез со всем своим новым положением, в конце концов благословить сына: иди родину защищать. Никаких идей, никакой политики. Но нельзя долго быть ничейным. Это разрушает душу и делает человека зверем.
О звере не раз напомнят жестокие сцены убийств. Их несколько, и каждый раз убийство - полицейского пса или пары немцев на мотоцикле - подано как раж, истерика, когда нельзя остановиться, и превратившийся в зверя человек все молотит уже бездыханное тело, крича и плача от ужаса.
До звериного инстинкта опущена и тема любви. Война не лучшее место для прогулок под луной, но все изголодались по чужому телу, великая сила Желания движет многими эпизодами картины. Отбывая нужду, каждый понимает, что простое утоление жажды не утолит потребности в высоком и нежном, что все выходит не по-людски, и даже "простое бабье счастье" тут невозможно.
Фильм необыкновенно силен актерски. В нем Богдан Ступка (батя) еще раз подтвердил репутацию великого трагедийного актера, который умеет придать современной роли шекспировское универсальное звучание. Рельефно и сильно выписаны и сыграны характеры главной тройки беглецов - здесь особенно выделяется дебют Михаила Евланова (Снайпер). Очень серьезной, безупречно правдивой актрисой становится Анна Михалкова.
Снято жестко, графично, на сверхконтрасте, все почти обесцвечено. Уже первый же кадр задает фильму уникальную интонацию ожившего граффити, где нет полутонов. Сергей Мачильский посвятил эту работу великому предшественнику Павлу Лебешеву, умевшему одухотворить кадр "Белорусского вокзала" или "Неоконченной пьесы для механического пианино", соткать атмосферу черно-белых "Пяти вечеров" или изысканно пастельной "Рабы любви". Посвящение не случайно: в кадре Мачильского так же мощно "дышат почва и судьба". "Свои" - фильм кряжистый, крестьянский, глыбистый, земной, настоящий.
Как рассказал "СОЮЗу" автор сценария драматург Валентин Черных ("Москва слезам не верит"), этот фильм в сущности - воспоминания его детства: "Герой Богдана Ступки - это мой дед. Тоже раскулаченный кулак, затаивший на советскую власть обиду. Что не помешало воспитать меня нормальным советским человеком с абсолютно советским сознанием. Действие фильма происходит в местах, где жил мой дед - на Псковщине, и названия деревень, которые звучат в фильме, - реальны".
Чертова смесь идеологий и предрассудков, высоких идей и катастрофических воплощений, героизма и страха, романтизма и самого шкурного практицизма - это и есть наша земля, эпоха, история. И кино, вторгнувшись в темную подкорку времени, еще не вполне сообразило, что это - открытие.