Сегодня у Сергея Соловьева юбилей. Его возраст давным-давно не нежный, а, скорее, снежный. В его возрасте принято подводить предварительные итоги, но рядом с именем Соловьева слово "итоги" звучит не только нелепо, но и обидно.
Итоги подводят те, кто уже живет прошлым. Соловьев прошлым не жил ни секунды. Ему всегда было интересно в настоящем. Интересно и по сей день. Он всегда шалил - и в кино, и в жизни. Шалит и сегодня. Свои шалости он называет "дураковалянием" и признается, что дураковаляние - самый естественный для него тип поведения и общения с другими людьми. Он мог нацепить на спину ангельские крылья и спуститься во двор. Мог устроить в кадре полный кавардак или размалевать его разноцветными красками. Может, и сейчас, потому что - и в этом он тоже признается - не замечает календарных дат и цифр трудовых достижений, он даже не может сказать, стал ли с годами умнее и разборчивее. Он не скопидом. Не складывает в копилку жизни по горсти фильмов и заслуг. И без них много груза.
Между тем цифры и заслуги таковы: из 60 лет жизни он проработал в кино 35. Снял полтора десятка фильмов. К двум десяткам написал сценарии. Стал лауреатом Государственной премии и премии Ленинского комсомола, получал главные призы в Берлине и Венеции. Жил на Соловках, в Пхеньяне, Питере и Москве. Вел авторскую программу на телевидении. Устраивал один из Московских международных кинофестивалей. Возглавлял Союз кинематографистов. Был одним из руководителей "Мосфильма". И, наконец, перестал принимать участие в каких бы то ни было общественных институтах, утверждая, что лучший союз кинематографистов - это союз Джульетты Мазины и Федерико Феллини. На вопрос, а в чем же тогда участвует, отвечает: "В жизни".
Так принимать поколение 15-20-летних в нашем кино, кажется, не умеет никто. Безоговорочно и целиком.
Писать о Сергее Соловьеве, не впадая в дежурную юбилейную патетику, легко и приятно. Может быть, оттого, что каждым фильмом он очень полно выражает себя самого и то, что хочет сказать. Каждый его фильм - образец абсолютного законченного самовыражения. Недаром критика иногда называет Соловьева человеком эпохи Возрождения. В творчестве он гармоничен и последователен как никто. Он почти никогда не удивляет. Когда идешь на его новый фильм, приблизительно представляешь, что увидишь. Или чувствуешь. Соловьев не повторяется, просто его идеи вытекают одна из другой, его картины составляют единую логическую цепь, разбиваясь на трилогии и тетралогии. Их никогда не растаскивали на цитаты, но удивительным образом они либо начинали, либо завершали целые эпохи. Соловьев прибегает к образам, как к точным формулировкам времени - всех времен, в которых проживал. Если попытаться определить в нескольких словах пленительное и ошеломляющее ощущение, которое возникает, когда впервые смотришь его фильм, то это музыка интонаций и настроения. Соловьев высекает настроение из всего, что видит его камера: лиц, заснеженного города, моря, пляжа... Настроение это очень грустное и почему-то ностальгическое. Хотя снимает он главным образом о молодых.
Когда-то, оканчивая ВГИК, Соловьев пришел в Эрмитаж, поставил камеру и стал наблюдать за лицами людей, смотрящих на "Мадонну Литту". Это наблюдение стало его дипломной работой. Так, очень простым, наглядным, почти плакатным способом он сформулировал то, чем кино, собственно, и должно заниматься - крупным планом человеческого лица в крайних его проявлениях. Потом, спустя много лет, будучи маститым и заслуженным, он скажет: "В кино главное - это явление и жизнь незагримированной человеческой личности. Разумеется, жизнь может менять личность, но эти изменения как раз и являются предметом главного интереса к актеру и в профессии, и среди зрителей". Тот же прием он использовал в одной из ранних своих работ и в одной из лучших экранизаций Пушкина, "Станционном смотрителе", построенном на крупных планах актеров, не говорящих ни единого слова. За "Станционного смотрителя" Соловьев получил "Золотого льва" на Венецианском фестивале телефильмов. С "Золотым львом" пришел к Лапину, тогдашнему руководителю Гостелерадио, и предложил делать "Анну Каренину" - просто так, без сценария, по главам. 76 глав - 76 вечеров. Лапин был растроган, кивал головой и даже не обратил внимания на бороду Соловьева. Это было принципиально - с бородой он никого не принимал. Оставалось только получить разрешение у руководства Госкино. Руководство в лице Филиппа Тимофеевича Ермаша сказало: "Это при живом-то Зархи?" И вопрос был исчерпан. Так в середине 70-х Соловьеву не удалось стать отцом современных долгоиграющих сериалов. История с "Анной Карениной" повторилась через 20 лет, а потом еще через 10. Эту историю многолетней мечты перенести на экран толстовский роман тоже можно отчасти считать личным соловьевским сериалом. А "Станционный смотритель", которого и сейчас довольно часто показывают по телевидению, подтверждает и подтверждает тезис о том, что лучшие экранизации классики обычно сделаны не по классическим канонам. Собственно, то же самое было и с предыдущим фильмом Соловьева. "Егор Булычев и другие" снимался в состоянии антагонистических отношений режиссера и горьковского текста. Но Соловьев снимал не Горького, а свой перевод с нелюбимого языка на любимый: "Я позволил себе делать огромную картину по произведению классика пролетарской литературы, абсолютно не скрывая, что его текст мне не нравится. По сути переводил эту историю на толстовскую "Смерть Ивана Ильича", причем записанную Антоном Павловичем Чеховым. Это было исключительно правильное решение. Ставил бы сейчас, сделал бы точно также".
После "Станционного смотрителя" Соловьев не ставил классику 20 лет. Он ставил совсем другие фильмы - про очень молодого и потому очень слабого человека, подростка, почти ребенка, который еще не знает, что мир жесток, и с которым все происходит впервые. Он рассказывал о первом очаровании в "Ста днях после детства", о первом разочаровании в "Спасателе", о первых унижениях в "Наследнице по прямой", о первом сопротивлении и освобождении в "Ассе", о первых взрослых решениях в "Черной розе...". И всегда - о первых трагедиях. Он никогда не снимал кино для подростков, но всегда - только о них. Для него "самый решающий возраст в жизни человека - с 12 до 25. Дальше уже идет расширенный комментарий. Во всяком случае у меня было так. Все пришло между четырнадцатью и семнадцатью. Вообще в зависимости от того, что произойдет в этом возрасте, состоится - или не состоится - вся остальная жизнь. Потому что в этом нежном возрасте происходит второе рождение человека: он из биологической случайности становится индивидуальностью, личностью. Или не становится". Период взросления всегда интересовал Соловьева как самый болезненный период человеческой жизни. Что испытывает человек, когда входит в мир? Что теряет и что обретает? В фильмах Соловьева случалось по-разному. Иногда теряли больше. Иногда обретения не стоили потерь. Иногда взрослые оказывались инфантильнее детей, а дети - взрослее родителей. По Соловьеву это тоже предопределено: "Нежный возраст на самом деле очень талантлив. Найти бездарного человека в этом возрасте так же трудно, как во взрослом отыскать талант". Но вот что главное - нежный возраст на поверку выходил очень жестоким. Он испытывал людей на прочность и не все проходили это испытание.
Мне кажется, что Сергей Соловьев очень хороший отец. Должен быть таким. И дело тут вовсе не в том, что он снял своего сына в двух фильмах и вместе с ним написал сценарий. Просто так принимать поколение 15-20-летних в нашем кино, кажется, не умеет никто. Безоговорочно и целиком. Не задавая вопросов и не читая нотаций. Его жалость не обидна. Любовь - не обременительна. А попытки говорить с другим поколением на одном языке не кажутся заигрыванием. Вот главное свойство Соловьева: оставаясь в своем возрасте, он умудряется быть молодым и не молодиться. И свое преподавание во ВГИКе он называет "абсолютно вурдалакским актом". Это в смысле подпитки молодой энергией.
Когда наступила перестройка, "пришли другие времена, взошли иные имена", Соловьев был первым, кто эти времена и имена заметил и дал заметить другим. Он снял "Ассу". В сущности "Асса" - гораздо больше, чем кино. И чем фантастический клип с лилипутами, мафиози, филерами, убийствами, рокерами, "Аквариумом", "Кино" и Жанной Агузаровой. "Асса" - это знак новой эпохи. В "Ассе" Соловьев впервые выступил как чистый формалист. Он так увлекся новыми формами, так подсел на новую контр-культуру, что и сюжет, и герои отступили на второй план. "Асса" - грандиозный хеппенинг - означала не только приход нового кино, новых героев, нового киноязыка, но и новых форм подачи этого кино. Премьера "Ассы", которую придумал Соловьев, которая длилась месяц, на которую ломилась вся Москва, которая завершила эпоху альтернативной культуры, переведя ее в статус легальной, на которой зрителям впервые продавали майки и значки с логотипом фильма, короче, премьера "Ассы", проведенная по всем правилам рекламной компании, стала и первой российской презентацией. Так Соловьев, не став отцом сериалов, стал отцом презентаций. Только пришло все это слишком рано. Кино оказалось не готово к столь радикальным мерам. Начался период кооперативных комедий, а Соловьев вел свою линию - снимал "Черную розу...", где сошлось все - и старое, и новое, и безумие, и очищение, и "саркастическая мелодрама, и авангардный киносейшн, и сюрная комедия, и страшный "соц", и миллионеры, и комсомольцы, и сумасшедшие, и Сталин, и Мавзолей, и московские коммуналки, и Борис Гребенщиков в шкафу, и сам Соловьев, бьющийся головой о стенку. Это было ужасно, смешно и дико, как все, что творилось тогда в наших головах. И пятнадцатилетние там тоже были. Как всегда. "Черная роза..." - самый соловьевский фильм. Здесь в двух часах экранного времени сплелось то, чем он так упорно занимался до и будет заниматься после. Нежный возраст и этот безумный, безумный, безумный мир.
В начале 90-х Соловьев снял "Трех сестер" и замолчал на шесть лет. Возглавлял Союз кинематографистов. Пытался запуститься с "Анной Карениной", но сам же и закрыл проект - из-за дороговизны. Потом хотел делать историю любви Тургенева и Виардо, снял чуть не две трети и тоже закрылся. Он появился в начале нового века с фильмом, который можно считать программным, хотя бы потому, что название ему - "Нежный возраст". Появился со старой темой и новым ощущением жизни. "Нежный возраст", как, впрочем, и следующий соловьевский фильм "О любви" - страшно безнадежны. В них почти нет света. Того, что в конце туннеля. Того, что есть во всех предыдущих его фильмах, где герои могли улететь на воздушном шаре в звездное небо. "Нежный возраст" вырос из реальных историй, которые рассказал Соловьеву его сын Митя. "Митя повернул меня лицом не просто к современности, а к настоящей, живой реальности, черты которой я очень смутно себе представлял до этой поры. Вся эта эйфория горбачевской перестройки, весь романтизм "мы наш, мы новый мир построим" сидели у меня в голове. Он заставил посмотреть на эту современность исключительно трезвыми глазами абсолютно трезвых людей. Они ничего не ждут. Ни-че-го. И ни от кого. И менее всего - от общества, которое обмануло их полностью и окончательно. Поэтому вся их надежда перемещается внутрь самих себя". И дальше: "Мне хотелось снять экологически чистую картину. Если ты чего-то от кого-либо ждешь, ты должен выступать за кого-то: белых, красных, верхних, нижних, конформистов, нонконформистов... Моя картина не "за кого", - она за моего сына и за меня самого". В этих словах есть доля лукавства, потому что "Нежный возраст" - картина, в которой Соловьев воплотил все, что знал, умел, чувствовал, видел и чем болел последние годы. И она, конечно, за нас за всех.
В год своего 60-летия Соловьев все-таки снимает "Анну Каренину". Две версии - многосерийную для телевидения и для большого кино. Он учится драматургии сериала и умению вкрапливать рекламу в ткань фильма. Учеба доставляет ему большое удовольствие. Это тоже подпитка. Когда-то он снял короткометражку на 10 минут и не видит никакой разницы между ней и сериалом. Он считает классику "главным убежищем для всех нормальных, половозрелых и умственно полноценных людей", говорит, что нет ничего ближе к классике, чем андерграунд и вместо Баха и Чайковского берет музыку Курехина и Земфиры. "Каренину" он снимает как роман-предчувствие Серебряного века, а саму Анну видит предшественницей Ахматовой и Цветаевой. И все-таки - мне кажется - это будет фильм о первой любви. Потому что Соловьев всегда снимает о том, что происходит впервые. А нежным у него может быть любой возраст.