Поделиться
Общество еще не набралось духу
- Ваша книга "Однажды Михайлов" - по сути книга воспоминаний о молодости, приятелях, отлетевших эпохах. Книгу можно назвать итоговой или это только этап?
- Нет, это не итоговая книга. Мне просто захотелось выпустить свою прозу в одном сборнике. До сих пор почти все мои книги выходили в жанре "творческого вечера", одна из них, кстати, так и называлась "Творческий вечер". Там были представлены и стихи, и песенные тексты, и драматургия, иногда проза. А в "Однажды Михайлов" собрана только проза: тут есть и автобиографические новеллы 1960-х годов, и самая последняя вещь, прошлогодняя. И все же это не итог, меня не покидает ощущение, что я еще что-нибудь в прозе напишу.
- Для меня оказалось неожиданностью, насколько политизированным всегда было ваше существование. Увлечение политикой не мешало творчеству?
- Я никогда не проводил между ними границы. Мое диссидентство и внимание к политическим событиям нашей страны - составная часть моей жизни. Переживание политических реалий в той или иной степени свойственно любому человеку, любому художнику. Хотя есть поэты и прозаики, которые особенно остро социальны и всегда находятся на определенной гражданской позиции, как Галич или Солженицын.
- В вашей новой книге серия очерков посвящена диссидентству. Эта тема остается для вас открытой?
- Тема диссидентства и моего в нем участия волнует меня до сих пор, и я все время чувствую, что не пришел еще тот мастер, который зачерпнул бы эту тему так глубоко, как она того заслуживает. А я только подскакиваю к ней с разных сторон. У меня даже есть целая пьеса о диссидентстве - "Московские кухни"...
- У вас никогда не возникало сомнений - не тупиковым ли было диссидентсткое движение, имело ли оно смысл?
- Все это имело важный человеческий и исторический смысл. Я все время нахожусь в состоянии полемики с теми, кто это отрицает. А отрицают это очень многие. Сама постановка вопроса - нужно это было или нет - нелепа. Справедлива постановка вопроса: что же это было, откуда это выросло и как отразилось на нашей жизни? Вот об этом я все время и думаю.
- Почему сегодня не возникает мощной оппозиции власти?
- Может быть потому, что весь советский период не разрешалось вообще ничего. Когда настала перестройка, разрешили вдруг необычайно много. В итоге по сравнению с брежневскими временами уровень гласности, даже в самых ангажированных областях, в журналистике, телеэфире стал несоизмеримо выше. Иной раз посмотришь какие-нибудь новости по ОРТ и прикидываешь: а как бы отреагировал на это Брежнев или Суслов? Да все ОРТ немедленно бы поехало на Колыму! Сейчас нам, хлебнувшим свободы, кажется, что вот тут опять видна цензура, там опять ни слова поперек властям. Но все-таки пока можно свободно дышать, ловить "вражеские" голоса, читать "Архипелаг ГУЛАГ", тебя за это не посадят. А то, что за это сажали и давали реальные сроки, сейчас кажется полным безумием. Но это было позавчера. Общество просто еще не набралось духу, воли и сил для того, чтобы создать мощную, бесстрашную и конструктивную оппозицию.
Шестидесятники - это мироощущение
- Вам уютно в этой стране, в этом городе?
- Не очень. Раньше человек испытывал страх одного рода, сейчас он испытывает страх другой - перед терроризмом, криминалом, нестабильностью. И в этом смысле в России менее комфортно, чем на Западе. Я часто навещаю страну Израиль, где свои тревоги и свои террористы, но общая атмосфера там другая - это атмосфера нормальной европейской страны, причем страны, которая бурно развивается. Культура отношений между населением и властью там иная и поэтому чувствуешь себя в гораздо большей безопасности, чем здесь. Несмотря на то, что Израиль постоянно находится в состоянии войны с арабским миром.
- Кто ваша аудитория в Израиле?
- В Израиле, как и в Америке, как и повсюду, куда я приезжаю, публика передо мной одна и та же. Это граждане Советского Союза, мои сверстники или их дети - люди по своему образу мыслей, мировоззрению очень мне близкие. В общем, те, кого называют шестидесятники. А шестидесятники - это не только наше поколение, это мироощущение, система оценок. К шестидесятникам относятся Галич, Солженицын, оба 1918 года рождения, Давид Самойлов, 1920 года рождения, Окуджава, 1924 года, Визбор, Высоцкий, ваш покорный слуга. И по большому счету даже Михаил Щербаков, который родился намного позже.
Пожизненный магнит
- Коваль, Визбор - ваши товарищи по пединституту. Вы дружили, общались, а вело ли это общение к стилистической общности, совпадениям, сходству?
- Наверное, да, хотя найти эти сходства трудно. Но можно. Хотел бы я посмотреть на такую книгу, которая исследовала бы основные интонации прозы и поэзии шестидесятников. И наверняка много общего в песнях Визбора, пьесах Горина, прозе Аксенова и Коваля нашлось бы.
- Например, и Коваль, и Визбор, и Ким с особым чувством относились к путешествию, странствиям, далеким землям. Не так ли?
- Это естественное свойство любого человека, то же самое найдем у Джека Лондона, у Хемингуэя. А в России это связано с повальным увлечением туризмом, которое пережили наши шестидесятники. Но тут и Коваль, и я находимся в стороне. Коваль был заядлым охотником и рыбаком, это совсем другое. Я ни охотником, ни туристом не был. Хотя меня привлекали разные географические места, и я запомнил и Красноярск, и Норильскую тундру, и... водопад Ниагара (смеется).
- Камчатка, "пожизненный магнит" - даже после знакомства с вашими рассказами и песнями о ней остается какая-то тайна - чем же она вас так пленила?
- Я и сам до конца не понимаю. Может быть, это живое географическое человеческое воплощение юности. Впечатления были такими яркими, что постоянно хочется к ним возвращаться - и мысленно, и физически.
- В "Однажды Михайлов" вы описываете как раз такой приезд на Камчатку в наши дни, и это очень печальное возвращение. Всюду разруха, прежней Камчатки уже почти нет...
- Существует такой императив, который многие любят повторять: "Никогда не возвращайтесь во времена своей молодости и во времена своего счастья". Для кого-то это так, а меня всегда туда тянет. И когда туда приедешь, походишь по запущенным местам, которые ничего общего с твоим счастьем уже не имеют, тебя охватывают разочарование и одиночество, но приезжаешь на материк - и тебя опять тянет обратно.
Из жизни насекомых
- Вы были знакомы с Окуджавой?
- Мы симпатизировали друг другу, но до дружбы дело не дошло, он интроверт, круг его доверительного дружеского общения сложился давно, и он был не широк. Хотя тяга у нас друг к другу была.
- Окуджава посвятил вам песню "Ну, чем тебе потрафить, мой кузнечик". Вы не обиделись?
- Когда я впервые услышал эту песню, я немножко смутился - что это он меня сравнивает с насекомым? Но потом я вспомнил, что себя он сравнивает с арбатским муравьем, и успокоился. А вскоре мне напомнили, что Пушкина называли Сверчком, и я утешился до конца. С такими насекомыми я готов соседствовать. У Окуджавы есть и еще одно стихотворение, мне посвященное: "Вот приходит Юлик Ким и смешное напевает, а потом вдруг как заплачет, песню выплеснув в окно". У меня тоже есть три прямых обращения к Окуджаве и как минимум два подражания - в "Московских кухнях", полностью построенных на интонациях Галича, Высоцкого и Окуджавы.
- Вы писали сценарии, много сотрудничали с театром, да и многие ваши песни похожи на маленькие пьесы. Но спросить хочу немного о другом: в своей книге вы цитируете высказывание Станиславского, которое любит повторять Петр Фоменко - "без изящной доли эротики нет театра". Что имеется в виду?
- Театр - искусство чувственное, ведь актеры и зрители сосуществуют в одном зале, ритме, времени. Отношения между залом и сценой составляют живую ткань театра. Театр искусство пластическое, а никакое пластическое искусство без доли эротики невозможно, даже если вы пишете натюрморт.
- В предисловии к другой книге, "Матушка Россия", в которую вошли ваши сценарии, песни к спектаклям, вы пишете о своем кровном родстве с Россией, о русском характере. Что же он из себя представляет, этот загадочный характер?
- Я об этом думаю, но никогда этого не формулирую. Русский национальный характер настолько разнообразен, интересен и бесконечен, что стремиться заключить его в какие-то формулы - смешно. Да и не мое это дело. Это ведь проблема философская. Надо привлечь большую литературу, прочесть кучу книг и тогда дать научный ответ. Хотя читая книжку "Матушка Россия", кто-нибудь может соорудить целую статью "Русский характер в представлениях автора этой книги", которая и станет ответом на ваш вопрос.
Певучая семья
- Ваши песни часто стилизуют интонации русских народных песен, частушек - вы это улавливаете из воздуха, или изучаете фольклорные сборники?
- Нет, специально я этим никогда не занимался, все из воздуха. Меня эти интонации окружали с младенчества. Я рос в семье Всесвятских. Это был обширный клан, во главе которого стоял мой прадед Василий Павлович Всесвятский, настоятель Угодско-Заводской церкви Калужской губернии. Он еще не вошел в историю, но обязательно войдет, потому что он крестил Жукова. Жуков родился в тех же местах, а прежний поселок называется теперь город Жуков. У прадеда было три сына, двое, в том числе и мой дед, стали врачами, а один специалистом по землеустройству. Это была типичная семья земских интеллигентов. Они основали больницу, занимались школами, лечили, учили, помогали, словом, были в гуще народной. И когда пришла советская власть, они продолжали свою интеллигентско-просветительскую деятельность. Моя мать была учительницей, мой дядька был землемером, все это передавалось по наследству.
- Да и Юлий Черсанович не избежал учительской участи.
- Не избежал. Учительской и певческой. Всесвятские были очень певучей семьей, они знали море песен. Когда мои дядья и все мои тетки собирались, репертуар был очень обширен. Пели и студенческие песни времен Народной воли, и Варшавянку, и эсеровские, и социал-демократические, и застольные песни. И "Среди долины ровныя", и "Хасбулат удалой", и божественные песни времен Великой Отечественной войны. Из этого необъятного океана я и черпал все свои стилизации, русские и нерусские.
Красная Шапочка и Бармалей
- Традиционный, прощальный вопрос: над чем вы работаете сейчас, над чем работу завершили?
- Вопрос естественный. Я сам его всем задаю. Не далее, как сегодня утром спрашивал об этом Петра Фоменко. Но он ответил уклончиво... Мне сделали предложение в области мюзикла, но это только намечается. Хотя в этой области у меня всегда что-нибудь намечается. Только что я закончил детскую сказку по просьбе Театра Маяковского "Приключения Красной Шапочки". Я сочинил тексты, а музыку написал Геннадий Гладков. Это будет пьеса с большим числом песен. Это поход Красной Шапочки к бабушке, но по дороге она встречается с героями разных сказок, Бармалеем, Айболитом, Бабой-Ягой, Василисой Прекрасной...
- Как складывается ваш рабочий день, он расписан по минутам?
- Нет, ничего определенного нет. Определенно одно - если я сочиняю пьесу, я сижу за столом. А если песню, то делаю это, бродя по каким-нибудь дорогам. А вообще, у меня два главных занятия в жизни - либо я что-нибудь сочиняю, либо я что-нибудь исполняю.