Поделиться
В сущности, Вертинская перехитрила социалистический реализм, который только при одном ее появлении на экране переставал быть и социалистическим, и реализмом. Перехитрила детским взглядом широко открытых удивленных глаз, изломанными декадентскими интонациями, чуть шепелявым выговором, нездешней повадкой. В 60-х она была девушкой-мечтой, в 70-х стала женщиной-стилем, а к 80-м окончательно заняла пьедестал кумира, русской Вивьен Ли.
Все ее ранние героини - идеальные образы, сотканные не из плоти и крови, а из воздуха и солнца. Казалось, что идеальная героиня и жить должна в идеальном мире. Идеальный мир Вертинской - дом отца, Александра Николаевича Вертинского, где витал запах табака и лаванды, где две сестры - Анастасия и Марианна - воспитывались по образцу дворянских семей, с боннами и гувернантками, где отмечались не только красные дни календаря.
Стоя за кулисами, она всегда ощущала, как отец смотрит на нее "откуда-то сверху, словно благословляя на этот путь".
Именно отец когда-то вложил в сознание своих дочерей мысль, что есть место, которое называется родиной, где есть Рождество, Вербное воскресенье, Пасха с куличами, дачная жизнь. Однажды он вышел из кабинета и сказал: "Мы воспитываем дочерей не как советских гражданок!" И отправил их в пионерский лагерь. С собой дали два кожаных немецких чемодана с громадным количеством еды и одежды. "Ничего не помню об этом лагере, кроме дикого чувства голода, и еще как мы ходили с Машей воровать хлеб ночью в столовую", - вспоминает Анастасия Александровна.
Домой сестры вернулись с фибровым чемоданом, в котором лежала майка с надписью "Коля К." и сатиновые трусы, на которых было вышито "4-й отряд". С диким матом девочки ворвались в квартиру, бросились на кухню и стали руками хватать котлеты со сковородки. Отец долго стоял в прихожей, а потом молча ушел в кабинет. Через несколько дней сестер с двумя боннами отправили на курорт, отдыхать после лагеря. Вертинская называет этот случай "влиянием действительности", мощным вихрем, который до основания потряс их жизнь.
Отец умер, когда Вертинской было 12 лет. Через 30 лет после его смерти в память о нем она сделает спектакль, где сыграет печального Пьеро-Вертинского, отреставрирует все его записи. И всю жизнь будет чувствовать его физическое влияние - стоя за кулисами, она всегда ощущала, как он смотрит на нее "откуда-то сверху, словно благословляя на этот путь".
Вторая встреча с реальностью - всенародная слава, которую ей принесла роль Ассоль в "Алых парусах". Ей тогда было 17 лет и она не была готова к публичному признанию. Выходя на улицу, надевала платочки и черные очки. "Мне было тяжело, - признается она. - Я вообще человек замкнутый и люблю уединение". Между тем ее пригласили сниматься в "Человеке-амфибии". В школе поставили вопрос ребром: или учеба, или кино. Вертинская выбрала кино и перешла учиться в школу рабочей молодежи. Для семьи это было потрясением. А ей было легко. Она давала автографы учителям, а они ей ставили автограф в дневник.
Собственно, весь путь Вертинской от этих двух первых ролей, о которых она говорит как о "бессознательном периоде творчества" и которые вспоминает не очень охотно ("Я тогда толком не знала, что делать перед камерой, как двигаться и что говорить, и что-то понимать стала уже после "Гамлета"), - это путь к самой себе, путь от идеального образа к идеальной личности. А в профессиональной среде ее воспринимали сначала исключительно как дочь Вертинского, и она всю жизнь доказывала, что имеет право на профессию. А потом, когда доказала, поняла, что хочет быть только дочерью Вертинского. Она объездила с концертными бригадами в плацкартных вагонах всю страну, давала по 20 концертов в месяц, плакала от усталости, а когда понимала, что театр, в котором работает, творчески ей больше ничего не может дать, - уходила. Так было с "Современником". И со МХАТом тоже. Она не была жадной до ролей, но каждая ее роль - шаг наверх, штучный товар. Каждая - до малейших деталей в памяти. Можно вспомнить, как уморительно смешны были ее Оливия в "Двенадцатой ночи" и в "Тартюфе", и беззащитные интонации Моны в "Безымянной звезде", и удивленное лицо умирающей маленькой княгини в "Войне и мире", и солнечную улыбку Тани во "Влюбленных".
В конце 80-х Вертинская ушла из МХАТа и вместе с этим уходом как-то ушла в тень. Давала уроки театрального мастерства в Оксфорде, работала в "Комеди Франсез", в европейской киношколе в Швейцарии, преподавала во Франции, в Чеховской школе. Организовала Фонд помощи актерам. В России с тех пор почти не работала. В начале 90-х сыграла в дебюте Андрея Харитонова "Жажда страсти", после которого Юрий Кара пригласил ее на роль Маргариты. Идеальная Маргарита, актриса, сыгравшая в Маргарите не любовь, не ведьму, а милосердие, она так и не увидела свою работу на экране. Она не жалеет ни об одной отвергнутой роли. Жалеет лишь о тех, на которые согласилась, дав слабину. Ее популярность не становится меньше от того, что она больше не появляется в кино, редко на сцене и никогда на тусовках. Популярность Вертинской основана на иных вещах.
О ней говорят, что она перехитрила время, нашла средство Макропулоса, что обладает рецептом вечной молодости. Сама она называет свою красоту аскезой, всю жизнь мечтает о комедийных ролях и в Щукинском училище делала студенческие этюды из жизни коммунальных сквалыг, специально уродуя лицо. Может быть, в этом все дело. Актрисы с ее внешностью, узнавшие раннюю популярность, обычно перестают быть актрисами к 30 годам. Не дорастают до собственной внешности и до собственной популярности. С Вертинской случилось иначе. К 30 годам она только стала актрисой. Она переросла и собственную красоту, и собственную популярность. Ее личность гораздо больше многого из того, что она играла, гораздо глубже внешних артистических проявлений, гораздо сильнее внешних обстоятельств. Может быть, поэтому идеальный образ Вертинской - то явление, которое никогда не подвергнется девальвации временем.