Поделиться
Кроме создания Пушкинского театрального центра, Пушкинского фестиваля, Рецептер набрал актерский курс в Санкт-Петербургской Академии театрального искусства, целиком основанный на работе с пушкинскими текстами. Он буквально одержим попыткой расшифровать пушкинскую тайнопись. Одна из вех на этом пути - его замечательная исследовательская работа, посвященная "Русалке", в которой он утверждает, что это было последнее драматическое сочинение поэта, его театральное завещание, созданное в 1836 году, а вовсе не в 1832-м, как полагали пушкинисты-академики.
На фестивале в Пскове Рецептер показал спектакль "Жил на свете рыцарь бедный", созданный со студентами своего курса. В нем соединены "Скупой рыцарь", "Сцены из рыцарских времен" и само знаменитое стихотворение. Вольная композиция сделана так, что в ней высвечивается какой-то скрытый и нежданный пушкинский метасюжет о рыцаре. В канун юбилея в Пскове мы беседовали с Владимиром Рецептером о "пушкинском проекте" всей его жизни.
Российская газета: Владимир Эммануилович, вы предъявляете своим студентам высокое требование актера-художника. Но, кажется, современный театр прекрасно обходится без "художеств", сведя все к рыночному фактору успеха.
Владимир Рецептер: Именно потому я в театр не хожу. Но все же была Калуга, и жил в ней человек, изобретал ракеты. У него не было денег, репринтным образом издали его первую книжку. А потом оказалось, что мир оглядывается на этого ветхого велосипедиста, и его чертежи определяют дорогу на два века вперед. Нельзя жить без высочайшей художественной задачи.
РГ: Ваша актерская жизнь теснейшим образом связана с Большим драматическим театром Товстоногова. Но вы всегда находились с ним в сложных отношениях и ушли в конце концов. Почему?
Рецептер: Я, конечно, отравлен большим стилем Товстоногова. А с другой стороны, очень дружил с Розой Сиротой и окончил режиссерские курсы у Анатолия Васильевича Эфроса. Это была удивительная история. Я завершал свой роман с БДТ. И тогда я принял решение поступать к Эфросу. Эфрос приглашал меня в свой театр и раньше. Но я еще не был уверен в своем уходе от Товстоногова. А последний раз, когда мы с ним сильно сцепились, я приехал в Москву, к Эфросу, уже готовый вступить в его труппу. На столе у него была моя двухчастная инсценировка "Идиота". 10 января 1987 года я смотрел "Мизантропа" на Таганке и после спектакля подарил ему книжку своих стихов. А потом выяснилось, что 12 января, в день рождения Натальи Крымовой, там читали мои стихи и он хохотал и плакал. Назавтра он позвонил мне и сказал: "Володя, где вы были? Я раньше окончу репетицию. Приезжайте в театр часам к трем". Разговор происходил в первом часу дня 13 января. К трем часам я был в Театре на Таганке и, войдя, спросил, как мне пройти к Анатолию Васильевичу. И гардеробщица мне сказала, что Анатолий Васильевич умер.
РГ: Вас так легко представить в театре Эфроса. Вы невероятно родственны его театру.
Рецептер: Да, как ни странно, видимо, это было бы более органично, чем БДТ. Мне сказали однажды простую вещь: ты просто поэт, а пришел в прозаический театр. Я действительно все время мечтал о Шекспире, Блоке, Пушкине. Правда, смею надеяться, в какие-то спектакли Товстоногова я вписывался очень внятно. Эфрос меня, кстати, первый раз увидел и поманил именно после товстоноговских "Мещан".
РГ: Потому что в лучшие моменты театр Товстоногова восходил через прозу к поэзии. В "Мещанах" и творилось как раз это неожиданное чудо поэзии.
Рецептер: Совершенно верно. Я про "Мещан" много раз говорил: это действительно было чудо. И ощущение полного счастья, небывалого ансамбля. У меня есть одна строчка в стихах: "Живая тоска по живому". Я думаю, что он всю жизнь тосковал по живому, продираясь через все то, что им не являлось. Конечно, он фигура трагическая. Впрочем, как всякий советский художник - неважно, борец или конформист по преимуществу.
РГ: Вы думаете, судьба подшутила над вами, подарив вам встречу с новым и таким важным для вас режиссером, как Эфрос, и тут же отняв его?
Рецептер: Свою судьбу не напишешь. Судьба в другом. Может быть, как раз в том, что мне нужно было оказаться один на один с жизнью. И я оказался один на один. Любой режиссер - это все равно авторитарный театр. А я бы уже не перенес никакого авторитарного театра. Я все же был существо отдельное. Автономное.
РГ: Разве, став актером, человек не вынужден существовать в ансамбле, в компании?
Рецептер: А я всю свою жизнь существовал как одиночка на сцене. Я сыграл "Гамлета" в декабре 1963 года. А потом - библиотека Ленина и сразу зал Чайковского по четыре-пять-шесть раз в сезон. Потом - Пушкин, Достоевский. Это была моя вторая (не товстоноговская) биография, в которой я был один, в театре одного актера. И каждой из этих биографий хватило бы на жизнь.
РГ: Эта биография была столь же драматична, как та другая, в БДТ?
Рецептер: Драматизм моих автономных работ заключался только в том, что, придумывая новую работу, я терял к ней интерес. Так было после "Гамлета", после "Бобка" и "Сна смешного человека", после "Диалогов Пушкина". Мне становилось скучно в какой-то момент. Как в "Скупом рыцаре": с меня довольно сего сознания. Я знал, что могу, и этого мне хватало. Вспыхивала какая-то новая идея, я понимал, что она уже воплощена. Оставалось дело техники. Стать бесконечно концертирующим артистом мне было неинтересно.
РГ: Что для вас пушкинский центр, пушкинский курс, пушкинский фестиваль?
Рецептер: Стыдно в России не иметь театра Пушкина! Не только стыдно, но и постыдно. Один из самых умных людей в российской истории составил проект театра, и он до сих пор не осуществлен. Он драматург по строченой сути своей - внутри одного стихотворения, в прозе и в письме - он драматург. Он совершил все, что хотел, с русским стихом, с русской поэзией. И все, что хотел, - с русской прозой. Определил в них все. А с драматургией - не смог.
РГ: Почему не смог?
Рецептер: Потому что театр - рутина. Театр - слепоглухонемой.
РГ: Что, на ваш взгляд, является сутью "пушкинского проекта", его главной новостью?
Рецептер: Я говорил об этом как-то: все драматурги, как четыре пальца на руке, - смотрят вместе в одну сторону, а этот - пятый - отдельно и смотрит в другую сторону. Надо пройти по этому пути, чтобы чувственно понять, чего он действительно хотел. У пушкинского героя другая скорость, другая "природа чувств", как сказал Товстоногов. Лучше всего это было бы исследовать группой мощных, продвинутых артистов. Но где же их взять, они все разобраны. А воспитывать студентов на Пушкине сложно, потому что они еще основного не умеют. Ведь театр - это постоянный компромисс между процессом и результатом. "Денег мне не надо, я ищу одной истины", - говорит Бертольд в "Сценах из рыцарских времен", которые вместе со "Скупым рыцарем" я поставил со студентами. "Сцены" вообще последний раз шли в 1937 году, когда Дикий был главным режиссером БДТ. "Сцены" и "Русалка". А потом его посадили.
РГ: Вы - писатель, поэт, исследователь, вы - актер, режиссер, педагог. Вы один человек или множество?
Рецептер: Конечно, один. Один, в котором намешано много. И во всех намешано много. Но некоторые выбирают какой-то столбовой путь и скачут по нему со страшной силой, а некоторые останавливаются, оглядываются, ищут боковые тропинки, движутся туда (смеется), куда влечет их жалкий жребий. А потом оказывается, что этот жребий не так уж и жалок, а боковая тропинка - столбовая дорога. Главное - не бояться жизни.
РГ: Надо потратить время, чтобы научиться не бояться?
Рецептер: О, очень много! Перемучиться всем надо.
РГ: Любовью, театром? Всем?
Рецептер: Ну, театр, пожалуй, самая большая зараза. От нее сложнее всего избавиться: даже когда не хочется играть, кажется, что хочется. Самые феноменальные мои роли, спектакли, импровизации, не сравнимые ни с чем, видели только мои студенты. Они видели такого артиста, которого никто не знает. Я их учу, толкаю к пределам их возможностей. Важно только, чтобы у них хватило понимания и отваги каждый раз начинать сначала. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что все великие достижения нашей замечательной театральной школы связаны с профессией, но не с искусством. Мне кажется, что невольно мы направляем студентов в русло ремесла.
РГ: Но некоторые из этого русла выходят.
Рецептер: Да-да, выходят. Но потом, когда они обучены и уже многое вроде бы могут, их берет к себе, например, Анатолий Васильев и начинает заново. Для подлинной школы драматического искусства все их умение - только короткий разбег. Потому что искусство всегда за пределами умения, всегда за пределами того, что мы можем.