Итак, спектакль, о котором с такой интригующей силой рассказывал Константин Райкин, осуществлен. "Косметика врага" Амели Нотомб появилась на сцене театра им. Пушкина. Потом, по условиям совместного проекта, ее сыграют в "Сатириконе", и дальше она начнет кочевать из одного театра в другой. Роман Козак не только партнер Константина Райкина, но и постановщик спектакля. Алла Покровская инспектировала их сценический дуэт в качестве режиссера-педагога.
Вышло умно, страстно, эффектно, тонко, расчетливо, современно. А еще - предсказуемо, плоско, вторично, сухо. Думаете, так невозможно? Очень даже возможно! Ведь речь идет о современной литературе, о юной писательнице-интеллектуалке, завладевшей вниманием франкофонного мира (сама Амели Нотомб - бельгийка). Русские издатели освоили ее прозу мгновенно. Константин Райкин на нее мгновенно подсел.
Есть от чего - "Косметика врага" касается тайны - того сокровенного внутреннего человека, о котором человек внешний легко забывает, пытаясь освоиться и адаптироваться в современном социуме, стать успешным, стильным, иногда счастливым. И даже если ему захочется ненароком изнасиловать или убить объект своего тайного обожания, он легко вытеснит из памяти свое преступление: за миллионы лет человеческий мозг успел выработать стратегии умерщвления совести. Так и поступил герой "Косметики врага". Изощренный в знании культуры, литературы и философии, он обосновывает свое право на убийство любимой женщины, а затем - пользуясь все той же эрудицией - изобретает двойника, того, кто якобы убил его жену. Имя этого двойника вполне в духе постмодерна - Текстор Тексель.
Впрочем, поначалу ничто об этом не говорит. Два человека в аэропорту ведут довольно занимательную беседу: Жером Ангюст (Роман Козак), бизнесмен, и Текстор Тексель (Константин Райкин), садист, творят на глазах новую "Легенду о Великом инквизиторе". Текстор вынуждает своего собеседника слушать его исповедь, исполненную теологических рефлексий и патетических умозаключений. Райкин играет своего дьявола решительно и страстно. Ему нравится копаться в душевных тайнах человека, потрясенного в детстве равнодушием Бога. Райкин наслаждается глубиной и тонкостью психологического анализа Нотомб. Его изворотливое тело в восторге откликается на каждый новый поворот темы: кладбище Монмартра, прекрасная девушка, застывшая у кладбищенской статуи, страсть, охватившая его при виде столь же одинокой как он и столь же отрешенной от мира девы, порыв, и вот он - насильник.
Райкин, в своей театральной юности игравший Достоевского, потом с помощью того же Валерия Фокина проникший в кафкианский мир, слышавший демонические голоса подсознания в Гамлете и Ричарде III, одним словом, познавший не одну качественно-литературную бездну, - Райкин не расслышал в претенциозной прозе Нотомб дребезжания литературной вторичности.
Романа Козака в этой истории жалко чуть меньше, потому что пик его нервных затрат приходится только на последнюю часть душераздирающего сюжета, когда оказывается, что его герой Жером Ангюст - сосредоточенный и импозантный бизнесмен - сам породил Текстора, сам соткал его из своих подсознательных стремлений, чтобы заглушить муки совести, чтобы забыть, что это он убийца своей жены. Козак к душевному подполью человек тоже привычный: в его собственной театральной молодости были легендарные "Эмигранты" Мрожека: там червоточины в мозгу среднего интеллектуала-европейца были изучены им досконально.
Почему же с таким душевным подъемом оба изощренных актера отдаются простодушным "безднам" бельгийки Амели? Разгадка проста: она смоделировала интеллектуально-сложный текст как компьютерную игру, матрицу. Двухчасовые муки совести Жерома Ангюста основаны на знании философии и литературы, а вовсе не жизни. Но это тонкое различение сегодня не очень дается нам, давно живущим в мире фантомов и эрзацев. И Амели Нотомб ничуть не хуже, к примеру, Вампилова. Если настоящий Зилов из "Утиной охоты" так и не поддался российскому театру, то его эрзац-заменитель Жером освоен элегантно и стильно, даже душу бередит. Адаптирован для сознания.