Поделиться
Однако же не то это все международный дамский праздник, не то просто соскучились россияне по иностранным гастролерам (все-таки начинается весенний сезон) - любящих Патрисию Каас оказалось много, и их всех можно было лицезреть в очереди к ГКД, которая тянулась через весь Александровский сад. Было холодно, все толкались, ощущение неожиданной романтики тут же менялось на совковую наглость: люди лезли без очереди, а какие-то ушлые мужики заговорщицки предлагали провести в Кремль прямо сейчас за сто рублей. Поэтому, когда концерт вдруг начался, большая часть зала сидела в холле, ела и ожидала, когда остатки очереди подгребут наконец сюда и можно будет послушать музыку.
На сцену Патрисия Каас вышла в шубе, как будто ее саму только что пустили. Шубу она, правда, сняла после первой же песни, но ощущение того, что певице требуются теплота и внимание зрителей, не покидало. Особенно, когда она попыталась выяснить, на каком языке разговаривать, чтобы быть лучше понятой. В итоге решила на всех. Часть зала кое-как воспринимала французский, остальные разумели по-английски. Лучше всего, конечно, было бы по-русски, но тут у Патрисии Каас был ограниченный лексикон: "Как дела?", "Добрый вечер" и, в общем, все. Но говорила много, и общими усилиями смысл сказанного понимался.
Пела она тоже немало, и пела обаятельно. Голос был по-прежнему нежный, местами грубоватый и угрюмый, песни мелодичные и легкоузнаваемые, причем даже теми, кто с творчеством Каас знаком понаслышке. В первых аккордах каждой композиции все время раздавался гвалт какой-то группы специалистов по ее творчеству: мол, ну как же, узнали, а под финал - всеобщие овации. Особенно всех обрадовал романс "Очи черные", который артистка исполнила в шапке-ушанке. Но, как певица ни пыталась обрусеть, француженка в ней все-таки побеждала. Вообще кажется, что в Патрисии Каас есть некое олицетворение нации. Она сочетает в себе общие представления, существовавшие у русских о французской женщине, которая поет: стойкость Эдит Пиаф, прилежность Мирей Матье, женственность Милен Фармер, инфантильность Ванессы Паради, шалопайство Ализэ. Весь концерт она была неуклюжа и неказиста в брюках, хулигански выглядела в шляпе, зато впечатлила всех, выйдя в длинном вечернем платье. Она, как обычно, плохо двигалась, но очень деликатно сидела на табуретке. Истерично отбивала такт кулаком о сцену и томно протягивала слова. Возможно, умением быть разной, но очень французской и объясняется аншлаг.
Периодически она требовала любви: "Пусть выйдет сюда тот, для кого я спою следующую песню". Но русские были холодны. Зал молчал, никто не двигался. Певица попросила не стесняться, а потом пристала к охране: "Эй, секьюрити гай, кам-он!", чем сразу же напомнила анекдот: "Чей мужчинка? ничей? такси!" Но охранник невозмутимо сидел - он же на работе. Не положено. Она бы еще выпить предложила. Ситуация уже стала казаться трагической, этакой иллюстрацией личной жизни певицы - почти сороковник, а счастья все нет, как тут подвернулся какой-то парень. Каас на радостях его схватила: вот он, мол, мой герой. Пока он, стоя перед сценой, внимал ее куплетам, весь партер умирал со смеху: на спине его спортивной куртки светилась надпись "ЦСКА", и никогда доселе она не выглядела столь трогательно.
Под финал партер дохохотался, и Патрисия Каас начала делать то, что от нее в принципе можно было ожидать, - настойчиво заставлять первые ряды встать и танцевать. И когда все поднялись, даже VIPы, она вдруг сообщила, что концерт закончен. Это была неплохая уловка, потому что разгоряченный зал уже садиться не хотел и требовал продолжения банкета. После того как певицу пару минут поупрашивали, она вышла и отпела примерно треть концерта. Запланированность всего этого была очевидна: ну нравится девушке чувствовать, что она нужна народу. Поэтому бис длился примерно треть концерта, Каас спела несколько песен, в том числе "Mademoiselle chante le blues" и "Mon Mec A Moi". Музыканты много импровизировали, блюз и шансон приобрел массу ритмов кантри и рок-н-ролла, партер ходил ходуном, от чего ощущение того, что "сильный пол" - мужской - быстро размылось, а впечатление от громадной очереди в Александровском саду перед всем этим сразу померкло.