Поделиться
Кипящей крови человек
С Федором Александровичем Абрамовым мы близко познакомились, когда ездили к нему в Архангельскую область на Пинегу, в Верколу. Там провели замечательный месяц. Я присутствовала при беседах Абрамова с Додиным. А к 20-летию "Братьев" нашла записки, которые пролежали у меня в архиве 25 лет. У меня такая привычка: записывать. Спустя два месяца после премьеры "Дома" (третьей части "Братьев и сестер". - Ред.) Абрамов делился своими замечаниями.
"Первый спектакль оставил равнодушным. Второй произвел сильное впечатление. Все психопаты. Все тронутые. Может быть, и это имело значение. Многие играли увереннее, жизненнее... Играйте жизнь. Жизнь на сцене должна быть. Не играйте в деревню, не надо никакого колорита, играйте себя, естественно. У наших героев богаче язык, образнее речь, и лишь это отличает их от нас. И тоньше душа... Важно слово. Надо подслушивать живое слово в народе... Живите на сцене. Необходима упорная отдача каждого в массовых сценах, без этого спектакль немыслим. Должна быть честность в своем деле, даже в самом маленьком... Речь, у советского актера потеряна речь. Словом надо пронизывать, простреливать - пространство, зрителя... Слово "артист" и слово "искусство" - не бытовые слова". Дальше - о главном герое эпопеи Михаиле (его все 20 лет играл Петр Семак): "Михаил - столп, на котором стоит наша жизнь, он большой во всех смыслах. Михаил может ударить словом. Богатырь. Россия не умерла, есть сильные люди. Это кипящей крови человек, а не литературная положительность... Не люблю мертвых и вежливеньких. Михаил - человек с природным умом, ему нужны были всегда только руки, потому думать ему трудно... Егорша (второй наш герой) - талантливейший парень, талантливый сукин сын, нельзя его играть ничтожеством. Он не растерял самолюбия, злой силы. Сильный человек, а не блудный сын. В конце у него самокапитуляция. Уйти самому из жизни - на это тоже надо иметь силу". (Егорша в последней части пытается покончить с собой). О Евдокии-великомученице - героине "Дома", о ее взаимоотношениях с мужем, которого она корит всю жизнь в своем бесконечном неиссякаемом монологе и рассказывает историю от 17-го года, когда она вышла замуж 16-летней девочкой за красного командира, прошедшего и через Гражданскую войну, и через лагерь и на старости лет очутившегося в какой-то развалившейся халупе... "Она и прокурор - не только с мужем, с жизнью, что ли, она и адвокат его. Она понимает, почему так мерзко и страшно все у нас складывалось и складывается. И, по всей видимости, будет складываться". Один персонаж у Абрамова говорит, что все люди родня. Этого героя управление культуры никак не принимало. Его пришлось вычеркнуть, но его слова отдали в финале Михаилу. Сам Абрамов комментировал эту фразу: "Все люди родня. Это амнистия подлецов". Как бы сам себя осуждал... И про весь спектакль: "По большому счету, идет разговор о жизни. Разговор жизнеутверждающий, такой нужен и нам, и зрителю. О благе друг другу, всей стране. Все пекутся об общих интересах. Это дает право играть серьезно".
Недавно я стала перечитывать записки. "Наши герои нас богаче"... Это ведь касается не только речи, слов, а натуры, судьбы. Когда мы уже после смерти Федора Александровича Абрамова ездили в Верколу послушать, как они говорят, мы везли какие-то наметки спектакля, отдельные сцены. Абрамов сам говорил на архангельском говоре и писал на "говоре" - так по-русски не скажешь. Это мироощущение на "говоре". Мы много занимались речью, нас и сейчас разбуди ночью, все заговорят на "говоре", а первые годы я вообще на нем только и говорила - в Ленинграде с родными. Но когда ты приезжаешь в село, все равно общаешься, как на иностранном языке. Но нас приняли. Сельчане даже сами сыграли нам целые куски из "Братьев и сестер". Мы слушали: быть такого не может. Все интонации, все повышения, все акценты - как нам потрясающе поставил Валерий Николаевич Галендеев. Я сидела ни жива ни мертва. Думала, убегу. Они нам преподнесли все как на блюдечке. Ничего менять не надо, надо только принять то, что они и Абрамов нам открыли и к чему позволили прикоснуться. Так глубоко и так надолго.
...И финские хладные скалы
Я, к сожалению, своей исторической родины не знаю. Это Костромская область, где матушка моя родилась. Но летом 1980 года, сыграв роль Лизаветы, самой любимой абрамовской героини, мы оказалась на родине Федора Абрамова - на реке Пинеге. И вот, когда на райкомовском газике по непроезжей сельской дороге мы прорвались наконец к реке и увидели многокилометровые покосы, когда трава стояла выше головы (ромашки, колокольчики) и красота открылась невероятная - в этой реке, в этом архангельском небе, в церкви на другом берегу... Мы были вдвоем со Львом Додиным, и я ему сказала: вот моя родина.
Как мы сдавали "Братьев и сестер"? Сложно. Нет, мы ни с кем не собирались воевать. Все уже было отвоевано. С нашим "Домом", который не принимали два года, мы прошли столько мук, что уже с "Братьями и сестрами" мы и не думали, примут или нет, нас волновало только: случится спектакль или не случится? Потому что однажды было чудо на сцене студенческого театра, когда Лев Абрамович Додин ставил Абрамова и получился такой гимн театру, молодости, красоте! И когда семь лет спустя возникла идея поставить "Братья и сестры" на сцене Малого драматического театра в память о Федоре Абрамове, никто не верил, что чудо может повториться. Все отговаривали Додина от идеи. И все-таки духовное обязательство перед Абрамовым подвигло Додина на это.
Когда спустя год, уже в 86-м, мы привезли спектакль в Москву (он к тому времени уже прославился по стране), в антракте за кулисы пришел замминистра культуры Зайцев. У нас первая часть спектакля - замечательно поставленный театральный праздник. Красивые театральные картины, еще все только начинается, пока все друг другу и братья, и сестры. Приезд главного героя Михаила. Буханка настоящего хлеба, который он привозит и которого шести-семилетние дети не видели за всю войну. Воспоминания об отце. Баня молодых мужчин, отмывающихся от годовой заскорузлости на лесоповале. У них нет паспортов, они прикованы к месту, они рабы. Потом уже измочаленные бабы из последних сил засевают бесконечные просторы Пинежья. А дальше - праздник. Встречают первого и единственного вернувшегося с войны мужика. Хотя проводили 60. И слезы, и мясо на празднике, которое незаконным способом удалось вырвать из колхозной глотки. Частушки, пение, общее веселье. Михаила в знак благодарности бабы в первый раз напаивают водкой, потому что больше нечем его отблагодарить за помощь. За то, что пять лет он был их единственной опорой, хоть ему и 17 не исполнилось к концу войны... И вот после первого акта замминистра культуры Зайцев потребовал документы о сдаче "Братьев и сестер" в Ленинграде. Кто это сдавал и кто это принял. И как такое вообще возможно на сцене.
Как мы тогда вышли из ситуации? Послали нарочного за документацией... И стали доигрывать - не отменять же посреди действия. Но к финалу спектакля он ослабил свои требования, проникся...
"Братья и сестры" прошли через разные времена. Мы играли спектакль, когда у нас ввели талоны на продукты - на чай, на сахар, я не говорю про водку, про мыло... Что стало для моей мамы, прошедшей блокаду, сильнейшим ударом, она никак не думала, что карточная система вернется, когда не будет уже никаких немцев. В "Братьях и сестрах" бабы мечтают: мне бы только чая напиться с белым хлебом!.. А как мы в спектакле на сцене ели свежеотварное мясо, когда в стране мяса даже по талонам было не купить. Запах шел на весь зал. Война, война, вспомни о войне, говорят абрамовские герои, но понятно уже, что дело совсем не в ней, а в чем-то другом. В чем - мы пытаемся рассуждать, как просил Абрамов, очень серьезно.
Мы ни на чем не настаиваем. Мы только брали и играли слово Абрамова. Талантливого писателя, настоящего русского мужчины, богатыря, человека кипящей крови, с которым не надо было искать языка. Как не надо искать языка с листвой, с ветром, с солнцем...