Поделиться
Теперь картина куплена и выходит на наши экраны. И я снова пошел проверить себя: не пропустил ли ненароком чего гениального? Ведь не зря же коллеги сочли фильм достойным высшей награды.
На экране подземные переходы. Камера ручная, как положено. Ее взгляд не ориентирован и свободно блуждает. Какие-то прохожие, какие-то калеки. Герой - некий генеральский шофер (о чем, впрочем, мы узнаем не из фильма, а из розданного журналистам либретто), который с женой украл чужого ребенка на продажу, а тот вдруг умер, и теперь непонятно, что делать.
Почему украл и отчего умер, нам не расскажут - это, наверное, не важно. Герой жирный, небритый, бесформенный. Его лицо неподвижно и ничего не выражает. Его жена такая же слоноподобная и кажется его сестрой, потому что ее лицо тоже неподвижно и тоже ничего не выражает. Люди на экране не столько разговаривают, сколько проговаривают тексты. Так бывает с непрофессионалами, которые не умеют играть и служат натурщиками.
Режиссер чувствует пластику кадра - в этом ему не откажешь. Иногда кадр просто хорош. Но все сделано небрежно и часто не стыкуется. Вот герой в очках, а вот он с другой точки - уже без очков. Вот артист поднатужился и зачем-то обильно помочился в штаны, а в следующем кадре он почему-то сухой. Вот механик на автозаправке проверяет уровень масла - в следующем кадре начинает операцию сызнова. Вот по объективу камеры ползет муха - на экране она выглядит как шустрое прозрачное пятно, и неясно, то ли у режиссера не было денег на дубль, то ли муха означает что-нибудь глубоко философское.
Так бывает, когда режиссер хочет, но не умеет.
Вся эта картина - диаграмма внутренних мучений героя, который не может решить, что делать с убиенным ребенком. Мучения выражены в том, что он долго напрягается над женой, цепляясь за слоновьи складки ее зада, потом тяжело дышит под проституткой, а также в том, что, помочившись в штаны, он эту проститутку заколет. Зачем ему понадобились столь крайние меры - нам опять не объяснят.
А когда его загребут по справедливости, он покается - и тут фильм впадет в некий религиозный экстаз: нам живописуют паломничество героя, возносят его к высокой патетике, хоралу и чему-то божественному.
Режиссер небездарен, и это в отдельных кадрах очевидно. Но он явно дитя своего времени - то есть знает, чего хочет, но не знает, зачем. Он не знает про свой фильм вообще ничего - но это и считается признаком нового искусства. Очень смешное интервью Рейгадас дал для рекламных пресс-бюллетеней своей картины. Его спросили про смысл названия - он ответил: толкований столько же, сколько зрителей. И еще он рассказал, что однажды посмотрел Тарковского и поразился "соединению взгляда камеры, скользящей по стене, и тщательно проработанного саундтрека, которое создает необычайный эффект". В фильме Рейгадаса камера тоже прилежно скользит по облупленным стенам, а за кадром звучит тщательно проработанный Бах - получилось многозначительно. Только у Тарковского два компонента складывались в некое новое состояние - а у Рейгадаса не складываются. Потому что, ученически повторяя прием, он забыл вложить в него смысл и теперь целиком полагается на Баха. Но Бах, как известно, существовал и до Рейгадаса и даже без Рейгадаса, и заслуги нового мексиканского кино в этом нет.
Еще режиссер использовал старый прием с богатой девушкой, которая из любви к искусству идет в проститутки, что позволило критикам вспомнить опыт "Дневной красавицы". Тоже оригинально.
А что же "радикально"? А вот что. Камера покажет пустые глаза человека. Потом медленно сползет на его толстые щеки, обросшие щетиной. Потом - на его жирную, почти женскую грудь. Потом - на болезненно раздутый живот. Зритель уже догадывается, куда устремится взор камеры в дальнейшем и заранее содрогается: вот этого лучше бы не видеть. Тут в кадр въезжает затылок дамы, который совершает возвратно-поступательные движения. Уф, пронесло, думаешь, но камера беспощадна: она объедет даму и все же покажет то, что в таком антураже и увидеть страшишься. У обоих вид такой, словно люди справляют постылую, но необходимую работу. В интервью содержание данного эпизода ласково именуется фелляцией. Режиссер здесь хотел "обнажить взаимодействие мужчины и женщины, как если бы они представляли собой все человечество".
Мне человечество тоже кажется несовершенным, но не до такой степени. Обнаженка в этом фильме не эротична, как у Тинто Брасса, и не осмысленно абсурдна, как у Муратовой. Она пугает, как в кунсткамере. Потому что патологическая раздутость персонажей и обилие на них килограммов лишней кожи лишают зрителей даже подспудного желания увидеть то, что у них под одеждой, - тем более увидеть в прямом действии. Режиссер справедливо говорит, что "шокирует зрителя просто так". То есть опять же без цели. А точнее, с целью сорвать аплодисмент у любящих вот такой "радикализм" фестивальных критиков.
Героя в конце концов за совершенные деяния отправят на тот свет. Как вы думаете, его ангелы обласкают или поджарят черти? Ни то ни другое: на том свете он, просветленный, займется с заколотой им проституткой все той же унылой фелляцией. Фелляция, утверждает режиссер, - и есть "акт веры".
Я всегда подозревал, что религиозный экстаз - это способ откупиться от совести. И почувствовать себя свободным, как птичка.