В Доме музыки выступила знаменитая скрипачка Хилари Хан

В возрасте восемнадцати лет Хилари Хан дебютировала записью шести партит Баха соло. До нее выпустить запись сложнейшего баховского цикла на заре исполнительской карьеры рискнул только Иегуди Менухин. Но то было в тридцатые годы. Дебютировать же с партитами сегодня, когда коммерческие интересы исполнителей и звукозаписывающих фирм диктуют другой репертуар, означает утверждать не только собственное техническое мастерство, но и серьезность мышления.

Не случайно именно эта деталь творческой биографии скрипачки привлекла Владимира Спивакова, который никогда не слышал игру Хан "живьем", но пригласил ее выступить с Национальным филармоническим оркестром в Москве. Хилари решила исполнить Первый концерт Паганини в полной редакции Карла Флеша, а Спиваков дополнил ее "итальянский" выбор соответствующей по духу "Итальянской симфонией" Мендельсона.

То, что, безусловно, удалось на сцене Дома музыки молодой скрипачке, это, подобно известной гобеленной Даме, укротившей Единорога, усмирить дух самой музыки Паганини, ее напористость и демоническую энергию, романтическую неуравновешенность и атаку виртуозностью. Даже внешний облик Хилари, кроткий, мягкий, лишенный броских жестов или эффектов мимики, вполне корреспондировал с образом далекой средневековой дамы. Темпы, которые использовала в своем исполнении Хан, оказались более сдержанными, чем привыкли слышать в Паганини, а, главное, на первый план была выдвинута не виртуозность, а звук в своей полноценной красоте и объеме.

Хан играла этими звуками Паганини, словно тысячелетними драгоценностями, бережно и деликатно захватывая смычком самые невероятные по высоте, "поднебесные" флажолеты и погружаясь в глубину скрипичной фактуры, где отблескивали мелкие узоры контрапунктных тем и пассажей. Казалось, что уплотнившийся почти за двести лет экстремальных экспериментов с темпами Концерт вдруг очистился от всех наслоений и призвуков, растянулся во времени, заструился шелковистыми мелодиями, словно был написан не в неистовую романтическую эпоху, а в отдаленные средневековые времена, когда единицей скорости служил почтовый голубь.

И главное, что при такой "растяжке" времени Хан удалось избежать дешевой "красивости" скрипичного вибрато, надежно удерживающего энергию длинных звуков. Манера ее игры оказалась вполне рациональной, воспроизводящей почти с компьютерной точностью конструкцию формы и стерильную чистоту звука. Кому-то такой укрощенный и очищенный от страстей Паганини мог показаться слишком пресным, а кто-то мог уловить в этой прозрачно-ясной игре отблеск моцартовского света (сонаты Моцарта, кстати, не так давно, в преддверии Года Моцарта Хилари Хан записала на диск). Но, может быть, именно в такой интерпретации Паганини, так же как и в прозвучавшей на бис Сарабанде Баха с ее высветленным колоритом и неспешным, покойным движением, прояснилось какое-то предвечное, изначальное пространство, где нет света и тьмы, демонического и ангельского, романтического и классического, а есть только изначальное - музыка.