Поделиться
Осуществила с видимым привкусом тех сюжетов и того города, в котором жили болезненно-странные чудаки, эксцентрически-деликатные старушки и восторженно-романтические барышни. Олег Даль, Ольга Яковлева, Марина Неелова - едва ли не главные протагонисты 70-х годов - каждый по-разному, но в чем-то удивительно симфонично воплощали этих прекрасных и странных существ, которыми была переполнена потаенная советская жизнь.
Но начало этому движению маргиналов было положено легендарным спектаклем Андрея Гончарова "Трамвай "Желание" в 1971 году. Повторив гениальный рисунок Евгении Козыревой, репетировавшей пьесу до разрыва с Гончаровым, студентка Светлана Немоляева сыграла роль Бланш, лучшую в ее карьере. Там сошелся пасьянс всех необходимых качеств: эксцентричность, экзотичность, эскапизм, то есть желание бежать из реальности в фантазию. Хрупкое совершенство, рожденное из душевной травмы, и вымирающий аристократизм: кроме Немоляевой (да и то - в единственной роли) эту тему могли с таким совершенством варьировать только Яковлева и Неелова. Яковлева, кстати, идеальная актриса Уильямса, сыграла только одну его роль - Альму в спектакле Эфроса "Лето и дым".
Яновская не успела на этот чудесный парад единственных в своем роде актрис. И по-своему замечательная Ольга Понизова, сыгравшая во множестве сериалов, хочет, но не может повторить эту тему. Ее Бланш, правда, вполне экзотична. Надсадный, хрипловатый, треснувший голос, который стоит ей больших трудов, потому что ее собственный не таков - отчаянная попытка режиссера вернуться к тем голосам и тем мелодиям. Но выходит из этого только надрывная, утомительная и вульгарная манера. В экзотичном царстве China-town, который выстроил на сцене Сергей Бархин, она вполне соответствует остальным крикливым и агрессивным особям.
Молчаливы в этом брутальном мире только таинственные и вкрадчивые азиаты. Это, пожалуй, было бы самым ярким событием в спектакле Яновской, если бы знать - к чему. Взявшиеся невесть откуда, они мурлыкают, пробираясь в дом, зажигая в нем свечи, убирая вещи - тихие слуги просцениума, напоминание о новом мире, в котором Бланш со всеми ее эскападами и фантазиями гораздо более экзотична, чем они.
Хор облаченных в черное азиатов (студентов корейской студии Щепкинского училища) - это сама странность, чистый и нелогичный всплеск фантазии, которую так любит Яновская. Таких всплесков в ее спектакле множество: и знаменитая ария Casta Diva - едва ли не самый расхожий знак женских страданий, и прелестные костюмы самого романтического свойства, и настоящий мотоцикл, который страшно рычит под руками ее звероподобного зятя Стенли Ковальского (Эдуард Трухменев), и горловое пение, видимо, заменившее спиричуэл Нового Орлеана, где происходило действие пьесы Уильямса, и стильный китайский квартал Бархина, увешанный коврами, и сгорающая в финале игрушечная "Мечта" - образ родительского дома, с которым связан детский рай двух сестер.
Но все это, включая надсадный голос хорошенькой Ольги Понизовой - Бланш, похожей одновременно на Немоляеву и Вивьен Ли (Бланш из фильма Казана 1951 года), не обретает в спектакле Яновской никакой цельности. В нем все можно читать как налево, так и направо, как сверху вниз, так и снизу вверх. Правила не ограничены. Мы так и не узнаем, почему пьеса называлась "Трамвай "Желание", и куда он вез, и почему негров заменили китайцы, и отчего, собственно, так страдала Бланш. И отчего ее муж, впервые названный в этом переводе "педерастом", стал травмой всей ее жизни. И почему, когда ее уводят санитары в сумасшедший дом, нам вовсе не больно, а только чуточку грустно - да и то только тем, кто помнит "Трамвай "Желание" в Театре им. Маяковского. Единственная, самая внятная линия соединяет Бланш с влюбленным в нее Митчем (деликатная работа Игоря Балалаева). В их диалогах, полных тоски, призрачной надежды и боли, в их прощании, когда, обвиняя и раня словами, Митч страстно целует ее, заключено некоторое желание. Так что спектакль отчасти получился "про это": как страхи и социальные обстоятельства убивают желание.
Яновская же, по крайней мере так следует из ее слов, хотела рассказать о том, как варварский мир вытесняет душевную красоту и аристократизм (ее постоянная тема, в ТЮЗе начатая еще "Собачьим сердцем"). Но вышло у нее сразу все, то есть - ничего. Ее деликатные азиаты, вкрадчиво блуждающие по сцене, больше говорят о современном мире, чем надсадные вопли Бланш, тоска Митча или здоровые животные отношения Стеллы (Елена Лядова) и Стенли.