В ночь с 17 на 18 ноября 2004 года в центре Москвы в Вознесенском переулке, между мэрией и консерваторией, сгорел Театр «Около дома Станиславского». В районе шла полномасштабная реконструкция, театр со всех сторон обступили особняки, рядом с которыми он казался заморышем, гадким утенком. Но до поры до времени он вроде бы никому не мешал. Потом, видно, стал раздражать: у театра «оттяпали» несколько вспомогательных служб в полуподвале и построили впритык со стеной малого зала новый дом. Дирекции театра стали поступать предложения о возможном перебазировании в менее престижный район. А потом его вообще сожгли — факт умышленного поджога был подтвержден экспертизой. И, как потом шутили по-черному, выражение «очаг культуры» приобрело в данном контексте зловещий смысл.
Сразу после пожара на беду откликнулось все театральное братство: многие коллеги предлагали театру, в заслугах которого и главная театральная премия «Золотая маска», и Государственная премия России, играть в их помещениях абсолютно безвозмездно. Причем не только в Москве, но и по всей России, и даже за рубежом. Начиная от малой сцены «Комеди Франсез» и заканчивая театром в Магадане. Помог и Комитет по культуре правительства Москвы, выделив деньги для аренды помещений в других московских театрах. Но главная проблема до сих пор не решена: со дня пожара прошел почти год, а здание до сих пор в прежнем состоянии. И когда будут выделены деньги на реконструкцию, неясно.
Но маленький театр не сдается. Он живет и даже выпускает премьеры. Не на основной сцене, которая сейчас лежит в руинах, а в малом зале, который они назвали «Ла Сталла».
Последняя премьера называется «Сцены из деревенской жизни» и имеет подзаголовок «Дядя Ваня». И это действительно чеховская пьеса. Но иногда кажется, что действие происходит в тихом японском домике, где царят вековые традиции, а его обитатели стараются не нарушать тишину и перед чайной церемонией на татами снимают башмаки. Профессор Серебряков предстает перед зрителем истинным самураем, произносит монологи из «Гамлета» и уходит со сцены, вооружившись настоящим мечом.
О «Дяде Ване» и о многом другом шла речь в беседе с художественным руководителем Театра «Около дома Станиславского», режиссером Юрием Погребничко.
Российская газета | Юрий Николаевич, не секрет, что ваш театр стоит особняком от «магистрального направления» развития отечественного театра…
Юрий Погребничко | Я не считаю, что мы стоим особняком. Может быть, «впереди сбоку»… Мы работаем в традициях русского театра. А что вы имеете в виду, когда говорите особняком? Каждый театр стоит особняком, если это серьезное дело. Разве Малый театр не стоит особняком?! Как бы к нему ни относилась часть авангардистской общественности. А если театр не стоит особняком, то это просто услуги населению. Тогда он как аппарат чиновников обслуживает народ.
РГ | Как живет ваш театр после пожара?
Погребничко | Творчески живет. И житейски.
РГ | После случившейся беды вы опасались, что это выбьет актеров из делового ритма и повлияет на состояние души…
Погребничко | Не помню, чтобы я про душу говорил… Но, конечно, это важная проблема. Многие спектакли не могут идти ни на той сцене, которую мы снимаем, ни в нашем флигеле — малой сцене. Поэтому актеры работают мало, играют два-три раза в месяц. Ясно, что они «растренировываются». Но, может быть, они где-то добирают, не знаю. Но это их дело: потеряют квалификацию, не смогут играть.
РГ | Печальные обстоятельства повлияли на творчество, в частности на выбор вами пьесы для последней премьеры — «Сцены из деревенской жизни»?
Погребничко | Нет, потому что мы начали репетировать еще до пожара. Но пришлось делать новую версию, причем другую декорацию. И в этом смысле обстоятельства повлияли в лучшую сторону. Потому что прежняя декорация мне не очень нравилась. Но костюмы остались прежние.
РГ | Но это форма, а если говорить о сути спектакля?
Погребничко | Я не знаю, что вы имеете в виду, когда говорите «суть». Мы, «как марксисты», знаем, что форма и содержание неразрывны. Форма — это и есть содержание, и наоборот. Поэтому, конечно, повлияло.
РГ | Ваш японский (как его многие называют) «Дядя Ваня» оказался достаточно странным даже с точки зрения тех людей, которые хорошо знают и любят этот театр…
Погребничко | Никакая это не Япония!
РГ | Но форма-то все же японская… Татами, чайная церемония…
Погребничко | Что значит татами? Это — пол для танцев, зайдите в любой танцкласс и вы это увидите.
РГ | А самурайский меч?
Погребничко | Меч — да. Правда, он не совсем самурайский, но настоящий. А почему, собственно, там не может оказаться самурайский меч?! Чехов ездил, как известно, в том направлении и привез его с собой. Вот он у него и лежит.
РГ | Могли бы вы ответить на вопрос, о чем ваш спектакль?
Погребничко | Нет.
РГ | Тогда подберусь к вопросу с другой стороны. Не считаете ли вы, что с годами происходит девальвация каких-то ценностей, связанных с традициями, семейными устоями?
Погребничко | Ну это бы означало много на себя брать. Я не могу это обсуждать. Можно, конечно, определить какие-то изменения. Не думаю, что можно серьезно подойти к проблеме, ставя такие вопросы.
РГ | А мне казалось, что ваш спектакль именно об этом: ведь из века в век разрушаются какие-то общечеловеческие ценности. Вот и у вас: люди сначала боятся даже ступить на татами, разуваются, а потом топают в башмаках. Это ли не символ того, что распадается связь времен?
Погребничко | Так всегда в жизни бывает: одни разуваются, а другие идут в грязных сапогах в любое место. Такова жизнь. Я не знаю, может быть, люди куда-то двигаются, эволюционируют (или должны эволюционировать?), но мы это наблюдать не можем. Мы не владеем надежной информацией, и поэтому у нас нет возможности сделать окончательные выводы.
РГ | В вашем спектакле находили что-то общее между японскими хокку и чеховским текстом. Вы это учитывали, работая над спектаклем?
Погребничко | Не то чтобы я это специально учитывал. Но это действительно есть. И, по-моему, давно замечено. Недаром же японцы так любят Чехова. Потому что это такой поэтический театр, который чуть-чуть проявляет пустоту…
РГ | Мне в этом спектакле показалась очень необычной ваша трактовка образа Серебрякова. И у Чехова он, по-моему, не вызывал сочувствия, и зрители привыкли относиться к нему как к фигуре трагикомической. У вас расставлены совершенно иные акценты…
Погребничко | Я нигде не читал, чтобы Чехов высказывался отрицательно по поводу своих персонажей. Хотя мог относиться к ним снисходительно, например к Тригорину, который ходит в клетчатых штанах. Он мог относиться к персонажу критично и жестоко, но как к самому себе! Он не мог не любить своих персонажей. А рядовой читатель с позиций собственного жизненного опыта делает выводы: это — старый муж, добился степеней, а сам — никто, в искусстве ничего не понимает. И читатель находит какие-то аналогии из своих жизненных впечатлений. А потом вырабатывается некое общее мнение. И все последующие читают не произведение, а лишь это мнение. Так что наша реакция на того или иного персонажа — это не абсолютная истина, а субъективный опыт. Для меня Серебряков вовсе не плох.
РГ | Это для вас было очевидно всегда?
Погребничко | Да, всегда, как только я прочел у Пушкина, что он не знал, что Татьяна выйдет замуж. Он мне сразу разъяснил, что такое творчество.
РГ | Такое отношение к Серебрякову расставляет совершенно иные акценты в трактовке других персонажей. Если его реплика «Дело надо делать, господа!» обычно звучит как нонсенс, то у вас она в его устах совершенно оправданна. И тогда рождается сомнение в том, а не проходит ли жизнь дяди Вани и Сони напрасно?..
Погребничко | С моей точки зрения, у Чехова стоит вопрос: не у всех ли жизнь проходит понапрасну? Поэтому Серебрякову кажется, что он делает дело, а дяде Ване — что он.
РГ | А вам как кажется?
Погребничко | А мне кажется, что я. Но все мы можем заблуждаться…
РГ | Давайте вернемся к тому, с чего начали. Как теперь дело обстоит с репертуаром Театра «Около»? Будет ли он усечен или вы будете искать возможность играть все спектакли?
Погребничко | Что-то будет играться, что-то — нет. Кое-что можно будет перенести на малую сцену во флигель. Но это один-два спектакля. Но и те, что переносятся, надо ставить заново.
РГ | Есть ли надежда, что наконец начнет решаться вопрос о восстановлении сгоревшего помещения?
Погребничко | Какое-то движение есть, подписываются бумаги… Но это все равно — годы.