Поделиться
Театральные критики любят пожимать плечами: Левитин устраивает из театра невесть что. Но это "невесть что" и есть фирменный левитинский театр, которому он никогда не изменяет. "Пир по время Чччумы", премьера которого прошла только что в театре "Эрмитаж", - это отчасти серьезное и трагическое действо, отчасти пародийное и комическое - то ли балаган, то ли тризна.
Пир под председательством Вальсингама (трагическая маска непонятного пола- актриса Дарья Белоусова) перемежается со сценами из "Скупого рыцаря"; писание Пушкиным (одним из персонажей общей чччумы) дуэльного письма - пародией на пение Лауры из "Каменного гостя"; действие - общим (актеров и зрителей) питьем шампанского за упокой весельчака Джаксона, "первым покинувшим нас"; а стихи Александра Пушкина (1799-1837) - элегией Александра Введенского (1904-1941) в исполнении "человека с чемоданом", который вдруг вывихом времен попал в чужую чччуму из своей собственной.
Стихи знакомые с детства, поэтому можно произносить их едва слышно, а можно - громогласно и рублено. Можно в недопитом шампанском купать одно из погибших, но милых созданий (актриса Ольга Левитина), особенно мило поющую стишок Пушкина, положенный на музыку композитором Владимиром Дашкевичем. А можно неприлично юному и резвому Моцарту исполнять увертюру из "Свадьбы Фигаро" вверх ногами на том самом перевернутом инструменте под потолком. И через все действо проходит дребезжащей нотой чарующая мелодия Дашкевича (записанная, - как подивился сам композитор -на дешевеньком магнитофоне за 506 рублей, случай беспрецедентный в его творчестве, достойный того, чтобы быть отмеченным в программке спектакля).
Полулежащие на сцене шкафы периодически открываются, являя то Скупого Рыцаря, то злобного Сальери, то слепого скрипача в трактире, разыгрывающего моцартовское voi che sapete. Да, да, Пушкин - "наше всё", как пыльный скелет в шкафу, как залежавшийся рыцарский доспех со шлемом, как наши страхи перед жизнью, принимаемые за чуму, и перед чумой, принимаемой за жизнь. Пушкин, как заметил в своем предпремьерном монологе режиссер Михаил Левитин, это одно большое стихотворение, из которого иной раз достаточно привести три строки, чтобы понять и додумать все остальное. В последних случаях режиссер пользуется вполне кинематографическим приемом крупного плана, выводя Мэри, Вальсингама или того же Введенского на авансцену, стягивая к нему общее внимание. Жаль, что зритель видит это не на экране, как уже привык, театральная мизансцена отчасти этому сопротивляется, но не слишком сильно и долго.
Театр есть театр. А все прочее - литература.