Российская газета| Балету Эйфмана скоро тридцать лет. Какие постановки были самыми важными для вас?
Борис Эйфман| "Двухголосие". С этого балета начался театр. Следующим был "Идиот", поставленный в 1980 году на музыку Шестой симфонии Чайковского. Это этапный для нас спектакль. В это время уже началось идеологическое давление на театр. Меня называли диссидентом, выдавливали из страны. Между мною и зрителями встала цензура. Работая в 1986 году над "Мастером и Маргаритой", я решил: поставлю последний спектакль для себя, для своих зрителей - и уйду. Это был по-настоящему булгаковский по духу спектакль, где, например, показывалась психбольница, в которой "лечат" инакомыслящих. А в 1987 году, когда спектакль был сдан, уже шла перестройка. И те же самые чиновники, которые вчера клеймили меня как диссидента, вдруг стали горячо поддерживать. С этого момента я был абсолютно свободен как художник, но в то же время попал в тиски экономические. Необходимо было сохранить театр, артистов - самое ценное, чем я обладал. Но, повторю, в спектаклях, поставленных после перестройки, я отвечаю за все. Премьера "Реквиема" должна была состояться 19 августа 1991 года. Но случился путч.
21-го нам разрешили показать премьеру, и это был потрясающий исторический момент. Четырехтысячный зал "Октябрьский" был переполнен. Пришли люди, которые стояли на баррикадах, на митингах. Философия спектакля была воспринята жизнью. И, наконец, 1996 год: "Чайковский".
Новый этап истории нашего театра, новые идеи и возможности. "Анна Каренина" аккумулирует все наши поиски, это высшая точка развития моего театра.
РГ| Вы показали в Москве балет "Мусагет", посвященный Баланчину. Нет ли в этом парадокса? Ваши постановки почти всегда имеют литературный первоисточник, а Баланчин исповедовал бессюжетную хореографию.
Эйфман| Во-первых, Баланчин не всегда был бессюжетным. Он поставил "Щелкунчика", "Сомнамбулу", "Дон Кихота", "Сон в летнюю ночь" и другие балеты, где есть ясный сюжет. Но в конечном итоге дело даже не в этом. Мне кажется, что нас объединяет гораздо большее. Мы оба начинали балетную карьеру в Петербурге, там же учились в консерватории. В Петербурге создали свои первые труппы, альтернативные академическому, официальному театру. И главное, что нас, на мой взгляд, объединяет, - первопричиной к творческому процессу для нас является музыка. Очень трудно говорить в искусстве о том, что является антиподом, а что близко. Есть внутренние связи, которые важнее формальных различий. Баланчин - это грузинская страсть, обрамленная петербургской культурой. Это всегда чувствуется в его абстрактных построениях.
РГ| В "Двухголосии" принимала участие прославленная балерина Кировского театра Алла Осипенко. Как она пришла к вам?
Эйфман| Она была практически без работы. Замечательная, уникальная пара: Осипенко и Марковский. Я пригласил их к себе, и их приход поставил театр на совершенно другой профессиональный уровень. Первая программа была создана именно исходя из их индивидуальности. Мне было очень интересно узнавать Осипенко как личность. Многие героини моих последующих балетов своей эмоциональностью близки Осипенко.
РГ| В "Двухголосии" звучала музыка "Пинк Флойд". Сейчас вы обычно используете в своих спектаклях классическую музыку. Что, нет интересной для вас современной музыки?
Эйфман| Я очень люблю классику. Но есть и прозаические обстоятельства: мы зависим от импресарио, которые из-за авторских отчислений предпочитают, чтобы я работал со старой музыкой. Не могу сказать, что я вовсе не использую современную музыку, но приходится ограничивать.
РГ| Вы работали в условиях идеологического давления. Сейчас есть давление экономическое. В каких условиях вам легче работать?
Эйфман| Мне 60 лет, и я думаю о том, чтобы сохранить то вдохновение, без которого невозможно работать. Для меня важно оставаться активным художником и реализовать все задуманное. Это главное. Жизнь труппы, реализация планов строительства Дворца танца - это реальная, управляемая жизнь. Но параллельно с ней существует еще внутренняя, мистическая жизнь, связанная с творческим процессом, когда ты знаешь, что от тебя ничего не зависит, все управляется другими сферами, другими силами. А ты только предмет передачи какой-то высшей энергии. Сегодня для меня эта творческая жизнь более значима, чем бытовые проблемы.
РГ| Вам знакомы и восторги прессы, и резкая критика.
Эйфман| Это тоже элемент внешней жизни, и надо относиться к этому спокойно. Нормальная, здравая критика важна не столько для меня, сколько для артистов. Марии Абашовой, которая танцует Анну Каренину, двадцать. Молодой актер хочет получить признание сегодня. В том числе и у критики. Его век короткий, он живет сегодняшним днем, поэтому тот субъективный негатив, который пресса порой выплескивает, несправедлив. Я считаю, что в нашем театре уникальные артисты, уникальный кордебалет. Их нельзя сравнивать с Большим театром, точно так же, как нельзя сравнивать танцовщиков Большого театра с нашими. Они существуют в разных измерениях, и в этом их ценность. Наш театр нужно оценивать по законам, созданным нами на протяжении уже почти 30 лет.