Театру имени Ермоловой исполнилось 80 лет

Российская газета: Владимир Алексеевич, вы прошли с театром почти все его основные этапы: вы впервые пришли сюда, когда театром руководил Андрей Михайлович Лобанов.

Владимир Андреев: В Театре им. Ермоловой работали многие. Он был образован из студии им. Ермоловой и студии под управлением Николая Хмелева, великого мхатовского актера. В нем работала и Мария Осиповна Кнебель, внесшая большой вклад в то, чтобы эти два коллектива соединились. Лобанова Хмелев пригласил в 1939 году, если мне не изменяет память, для постановки "Времени и семьи Конвей" Пристли, спектакля, который вошел в историю театра. После этого и развернулась лобановская эпопея.

У него были разные периоды и в жизни, и в творчестве. Лобанов часто ставил прекрасные спектакли по произведениям не самых прекрасных авторов, например, "Не далеко от Сталинграда" Сурова. Но были у него и чудесные "Дачники" Горького, и "Спутники" Пановой, он много помогал рождению "Пушкина" с Якутом в заглавной роли. Что было в Лобанове совершенно удивительно - он нес в себе все черты чеховского интеллигента. Он был застенчив, раздражался редко, хотя поводов было тьма: партком его здорово трепал в свое время - чуть ли не ночами занимались его морально-нравственным обликом. Педагогом он был удивительным. Показывал здорово и в театре, и в ГИТИСе. Эти показы забыть невозможно.

РГ: Часто бывает, что ученик перенимает у учителя прежде всего интонацию. Кажется, что и ваша мягкая интонация - от Андрея Михайловича.

Андреев: Я часто об этом размышляю. Есть какие-то свойства, качества, присутствующие в самих театральных стенах, в их атмосфере, которые переходят к новым поколениям. В свое время один известный писатель сказал: "Я люблю ваш негромкий, но культурный театр". Мы, например, до сих пор так и не научились заниматься "пиаром". Сегодня надо кричать, надо захваливать самих себя. А это стыдновато.

РГ: Вы много ставили социальных спектаклей, но, кажется, вам всегда было ближе частное измерение человеческого существования, человек в отношениях с собой и близкими.

Андреев: Знаете, и когда я ставил спектакли открыто-социальные, я больше интересовался проблемой отношений: соединения любящих или развалов, расколов. Был такой удивительный автор - Борис Лавренев. В свое время я ставил его "Разлом" именно об этом - о семейном разладе на фоне разлома страны. Ведь сегодня эти отношения иногда доходят до смертоубийства... До сих пор я вспоминаю фразу Лавренева: "Довели народ до неистовства и теперь расплачиваются за это". Иногда смотришь новости и думаешь: те, кто ведет нас сегодня, кто "владеет" нами, задумываются ли о том, как накапливается русский бунт, "бессмысленный и беспощадный"?

Я всегда так называемые гражданские вещи ставил с сердечным прицелом, и судьбы, отношения людей выходили на первый план.

РГ: Не случайно, именно вы в 70-е годы открыли Александра Вампилова, одного из самых крупных драматических писателей советского периода. Как произошла ваша встреча?

Андреев: У нас был легендарный московский завлит, Елена Леонидовна Якушкина. Она блистательно знала языки, переводила с французского, немецкого. Когда я сердился на нее и говорил, что у нас опять нет пьес к какому-то важному юбилею, она грустно смотрела на меня, а через несколько дней что-то приносила со словами: "Ну, мне кажется, что это может быть прилично". Она, будучи аристократкой, отрицавшей строительство нового общества на нашей земле, находила для себя и для нас не совсем или вовсе непостыдные вещи.

Елена Леонидовна и привела к нам Вампилова. "Старший сын", "Прошлым летом в Чулимске", потом "Утиная охота", "Стечение обстоятельств" по миниатюрам и неоконченной, прекрасной пьесе "Несравненный Наконечников".

РГ: Кто еще относится к вашим главным, важнейшим встречам?

Андреев: Одно имя необходимо назвать. Это Виктор Петрович Астафьев. Он часто писал мне письма, почти эссе, иногда хулиганские, иногда полные лиризма, иногда - красивой печали. Он с горькой иронией писал о Москве. И когда вышла его книга "Посох памяти", я с изумлением обнаружил там эссе о вашем покорном слуге.

Я уж почти прожил жизнь, а эти люди не уходят из памяти. Не уходит из памяти Константин Симонов. Я его узнал как человека удивительно невеселого, грустного. Он предложил инсценировку своего "Последнего лета" Ермоловскому театру, и в ней Иван Иванович Соловьев прекрасно играл Серпилина. Уже после того в фильме его грандиозно сыграл Анатолий Папанов, мой любимый артист, которого я уговорил преподавать в ГИТИСе. Он оказался удивительным педагогом - добрым и чутким, и после того, как он выпустил Монгольскую студию, он собрался набирать русский курс. И тут его не стало.

РГ: Вы где-то сказали, что, несмотря ни на что, вы продолжаете верить в театр, его будущее.

Андреев: Если отнимется у меня возможность работать в театре, я окончательно перейду черту жизни. И я не один такой.

РГ: Сегодня мы живем в стране, где пролегла пропасть между поколениями. Мы точно жители двух планет - те, кто что-то помнят, и те, кто вырос в стране без прошлого. Как вы ощущаете это время?

Андреев: Весь ХХ век мы разрушали до основанья, а потом пытались вновь восстановить. Я до сих пор, сердцем посветлев, вспоминаю свою первую учительницу Варвару Николаевну Рыжову, и Андрея Михайловича Лобанова, и Андрея Гончарова, с которым я сделал Голубкова в "Беге" и про которого Елена Сергеевна Булгакова сказала прекрасные слова. Для того чтобы быть современным, важно видеть, сострадать, любить, защищать то, что ты любишь.

РГ: Вам не хочется вернуться к социально активному театру?

Андреев: Очень не хочется трепыхаться. Раз мы лоб крестим, то и жить надо пытаться, не подличая. Как говорит мой герой в "Фотофинише": "Вот если на закате жизни вдруг взять, да собрать последние силы и поднатужиться. И тогда и ощутишь вдруг радость, а не страх подхода к финишной черте".