Поделиться
В "Чудаках" Анатолий Праудин через Горького продолжает свою экспрессивную театральную мелодию, в которой прорывы к небесам соседствуют с трагическими провалами в бездны праздности и тупого бесчувствия.
Предуведомляя спектакль в буклете фестиваля, он писал о болезненных проблемах интеллигентского сознания, когда наступает саморазрушение, когда духовное деградирует до мещанского, до состояния "дачников". Превратив это в тему, он построил свой спектакль на образах медленного умирания. Праудин как будто настаивает на том, что тленом подернуто все в этом мороке взаимных истязаний. Вместе с художником Мартом Китаевым он возводит на сцене лесную гору - мрачную, без листвы, без просвета: только коричневые основания (или уж остовы) деревьев, только шершавая кора, среди которой вязко, жестоко и пошло живет эта ницшеанствующая горьковская интеллигенция. Лучшее, что дано персонажам спектакля - это, подобно старику Вуколе Потехину (тонкая, разнообразная работа Виктора Черноскутова), за маской мизантропа хранить мудрость и добросердечие.
Праудину тонкость, подробность ощущений более всего и важна. Он с интересом рассматривает Мастакова, вместе с актером Владимиром Остаповым видит его трогательную, воспаленную талантливость и его пугающее равнодушие. Их писатель может заботливо укутывать тело мертвеца в погребальную пелену или страстно увлекаться, изменяя жене, но в самом главном он нечувствителен ни к смерти, ни к любви. Подобно чеховскому Тригорину (пьеса Горького написана в 1910 году в безусловном, порой пародийном, диалоге с чеховской драматургией), он записывает в книжечку мельчайшие наблюдения над жизнью, но она точно утекает у него сквозь пальцы.
Его жена Елена (Лариса Гольштейн) - сильная женщина, исполненная, казалось бы, глубокого и истинного чувства к мужу, торжествует, сознавая свою власть над ним. И мучительно понимает, что любовь к нему каждый день по капле умерщвляет ее собственную душу. В мире жестоких, мизанропичных парадоксов Горького так часто бывает: духовная, полная силы и верности любовь через минуту оборачивается мелким женским тиранством и жаждой реванша.
Горький близок Праудину во всем: любитель жестоких, резких откровений о жизни, вслед за писателем он мучительно погрязает в их вязкой магме, невыносимо напрягая пространство многочисленными "сгустками смысла". Вот на самом взгорке, высоко на столе он заботливо укладывает обнаженное тело мертвого Васи Турицына. А вот и детская песочница, где писатель строит свои замки из песка - знак инфантилизма и бессмысленности усилий - в самом низу, на авансцене, у подножья темной чащи.
Эти декларативные "персты указующие", расставленные там и тут, превращают тонкую, подробную психологическую работу в поток назидательных сентенций. Елена, с ницшеансвтующим душком дамочка, поучает своего мужа: "И не жди их похвал, они похвалят только того, кто затратит свое сердце на жалость к ним... Любить их нельзя!".
Быть может, здесь кроется парадокс этого психологически подробного, но эстетически "захламленного" спектакля? Все-таки трудно столько часов ковыряться в психологии, не испытывая любви.