Поделиться
Теперь присутствие психологов, которые помогают пострадавшим справиться с пережитым, стало таким же обязательным, как присутствие спасателей. Готовы ли сами психологи к этой работе? Доверяют ли им те, кому они призваны помогать, хотят ли их помощи? Помогают или вредят обществу дни траура? Об этом "Российской газете" рассказали психологи, работавшие на всех катастрофах России новейшего времени.
"Кто-то обязательно выйдет живым"
Работа с пострадавшими в первые часы после трагедий, когда еще не разобраны завалы, обычно достается психологам Центра экстренной психологической помощи МЧС. Семь лет назад специалисты центра начали свою работу с помощи тем, кого коснулись взрывы домов на улице Гурьянова и Каширском шоссе в Москве.
- Идея у нас была простая и очевидная: человеку плохо и ему нужна помощь, - рассказывает заместитель директора центра Мария Павлова. - Но сначала было не очень понятно, в том числе и самим психологам, как именно надо помогать. Обычно психолог как работает? Приглашает человека в кабинет, где идет размеренная индивидуальная или групповая работа. Здесь же совсем другие условия. Мы начинали работать на основе своих базовых психологических знаний, никакой системы не было. И материалов было мало. По крупицам собирали опыт других силовых ведомств, медицинскую практику, обобщали свой опыт.
Теперь, после нескольких десятков выездов, у психологов центра появился свой алгоритм действий. Например, они не ждут, когда пострадавшие обратятся к ним, а подходят сами и предлагают чисто бытовую помощь: проводить в гостиницу, на обед, а параллельно ведут психологическую работу. "Бывает, что люди отказываются от нашей помощи, говорят, что справятся сами, но мы находимся на месте несколько дней, к нам привыкают и потом все равно приходят", - говорит Павлова. Пришлось психологам изменить и свой лексикон. Они поняли, что нельзя давать обнадеживающих, но пустых обещаний вроде "все будет хорошо". Если надежды не оправдаются, это приведет к агрессии. "Если, например, речь идет о заложниках, мы говорим родственникам: "Когда они выйдут, вам будут нужны силы, чтобы их поддерживать". Ведь кто-то обязательно выйдет живым", - говорит Павлова.
Заимствовать зарубежный опыт психологи центра не стали.
- Например, у Израиля принципиальная позиция - не привлекать к работе на начальном этапе профессионалов, - говорит Павлова. - Их берегут на потом, когда спасательные службы заканчивают свою работу и человек останется наедине со своими переживаниями. Сначала используют непрофессионалов-волонтеров. При катастрофах человек чувствует себя одиноким, брошенным, а волонтеры дают возможность человеку рассказать о своих переживаниях. Но мы считаем, что будет эффективнее, если работать сразу будет профессионал. Он может оценить состояние человека и оказать ему ту помощь, которая нужна ему больше всего. Да и у самого психолога есть возможность прийти в себя, а что потом происходит с волонтерами?
Экстренная психологическая помощь рассчитана на период спасательных работ и траурных мероприятий, если есть погибшие. А что потом? "Мы должны раскрыть в человеке ресурсы, которые помогут ему остаться в жизни, - говорит Павлова. - Кто-то дальше будет справляться сам, кто-то может обратиться за помощью специалистов, в том числе и на нашу "горячую линию". Но мы всегда очень рады за тех, кто справляется сам, ведь специалисты могут только помочь, но никто не переживет за человека его ситуацию".
Обида на погибшего
- Нет какой-то огромной принципиальной разницы между тем, чтобы работать с жертвой теракта и, к примеру, жертвой акта насилия, - говорит частнопрактикующий психолог Родион Чепалов, работавший с пострадавшими после ряда терактов и катастроф. - Когда-то в России не было терактов. Но были преступники, которые издевались над своими жертвами. Если какие-то подонки насиловали женщину в течение двух суток, то с ней тоже надо было работать психологу. И работа с ней мало чем отличается от работы с жертвой теракта. В этом смысле российские психологи были готовы. Но в то же время абсолютной готовности не было. Абсолютная готовность - это когда вам пришлось побывать в такой ситуации, потому что нет ничего лучше, чем практика. Но что-то в этом смысле меняется. Во-первых, за последние лет десять российская психология приоткрыла для себя западную психологию, у которой намного более обширный опыт работы с такими вещами - есть чему поучиться. Пришло много новых методик работы с травматическими ситуациями. Например, телесная терапия, трансперсональная психология - это тонкие, осторожные методики с Запада. Хорошая альтернатива директивной психиатрии, которая была до перестройки в СССР. Во-вторых, психологи стали делиться друг с другом опытом, уже есть внутренний опыт работы с жертвами. Например, раньше психологи говорили родственникам терактов: "Я вас понимаю", на что им родственники кричали: "Нет, вы меня не понимаете". Потом психологи стали осторожнее. Или такая странная реакция, как обида на погибшего - о ней мало кто знал. А она существует. Предположим, жена погибшего моряка осталась без средств к существованию. Она на него обижена: она всегда ему говорила, чтобы он бросал эту малооплачиваемую опасную работу и работал для семьи. Но он ее не слушал, из-за этого они ругались. Сейчас он погиб. Она, конечно, переживает. Но кроме тоски по нему осталась и обида. Но все вокруг говорят, что он геройски погиб. И она свою обиду высказать не может, не имеет права, потому что он герой, а на героя обижаться нельзя. Психолог должен ей помочь найти эту обиду и высказать ее - тогда станет легче.
Семь процентов безопасности
- Психологи, которые работают на катастрофах сейчас, в каком-то смысле самоучки, - говорит профессор кафедры психологии личности психфака МГУ Галина Солдатова, руководившая проектом по обучению психологов в Беслане. - Готовить специалистов у нас в стране начали совсем недавно. У нас на факультете открылась кафедра экстремальной психологии, но это немассовое, штучное обучение.
Солдатова вспоминает, что в Беслане был "психологический Вавилон" - там собралось огромное количество психологов, каждый из которых помогал людям в меру своего разумения. "Все ехали с лучшими намерениями, - говорит Солдатова, - но у людей возникло негативное отношение к психологам, потому что многие из них работали наскоками". По словам Солдатовой, с точки зрения психологических последствий терроризм гораздо опаснее, чем, например, стихийные бедствия. "Почему так трудно идет горевание в Беслане? Потому что трудно найти рациональное объяснение, понять, почему это случилось именно со мной, с моим ребенком? Природные бедствия осознать легче, природу можно простить".
Солдатова считает, что нужно создать единую службу психологической помощи пострадавшим. "МЧС оказывает немедленную помощь, но потом ее надо продолжать, - уверена Солдатова. - На базе муниципальных психологических служб должна быть хотя бы пара человек, которые знают, как с ними работать. Кажется, что человек справился со своими переживаниями, он даже успешен, но он не отгоревал, и переживания ушли вглубь. Потом они могут обернуться гипертонией, астмой, язвой, но причина будет, например, не в плохой еде, а в психике".
Какую роль в общественном ритуале горевания играют дни траура?
"Помимо сочувствия и сострадания они обнажают в человеке страх смерти, который обычно люди стараются спрятать, - говорит Галина Солдатова. - С каждым днем траура вспоминаются предшествующие события. Поэтому они, с одной стороны, полезны, с другой - небезопасны. Череда трагических событий ведет к тому, что у россиян возрастает чувство опасности, начинает разрушаться обывательское представление о том, что "со мной такое никогда не случится" - беда может случиться в школе и на рынке, жертвой станет и младенец, и спецназовец, никто не защищен. Каждый год мы проводим мониторинг ксенофобии, социального доверия и толерантности. Мы спрашиваем людей, насколько безопасно они чувствуют себя в нашей стране, в своем городе. Четыре года назад только 10-11 процентов опрошенных отвечали, что они чувствуют себя в своей стране в безопасности, и с каждым годом этот показатель снижается. Сейчас он составляет 7-8 процентов. Чувство опасности стало шестым чувством. К чему это может привести? Есть позитивный путь. Люди очищаются, осознают хрупкость человеческой жизни, вырастает ценность своей и чужой жизни. Люди приходят к мысли, что каждый должен делать что-то, чтобы жизнь стала безопаснее. Дни траура усиливают этот вектор, если их правильно подавать. То, что будут в такие дни говорить о погибших, должно быть позитивно, должно побуждать людей осознавать ценность жизни, благополучия общества. Антитеррористическая работа должна быть направлена на снижение чувства опасности. Иначе мы получим второй путь - иррациональный, когда страх - полезное чувство - превращается в фобию и ведет к формированию образа врага и его настойчивому поиску. Яркая иллюстрация этого пути - взрыв на Черкизовском рынке.
| ОСОБОЕ МНЕНИЕ |
Когда бессильны силовые структуры - остается надежда на Бога
Иногда в беде люди охотнее обращаются к священнику, чем к психологу. Епископ Ставропольский и Владикавказский Феофан накопил богатый опыт общения с пострадавшими. Его епархия - одна из самых беспокойных: взрыв электрички в Ессентуках в 2003 году, теракт в Беслане в 2004-м, нападение на Нальчик в 2005-м...
- На моей памяти было очень много терактов, - вспоминает владыка Феофан. - С 1977 по 1982 год я нес послушание в Иерусалиме и насмотрелся на теракты еще тогда, когда у нас в Советском Союзе о них не знали. Самое главное, тот, кто идет к людям, попавшим в беду, сам должен быть очень твердым и уверенным в тех мыслях, которые он хочет передать другим. Надо контролировать свою внутреннюю растерянность, эмоции, злобу. Я вспоминаю Беслан: с одной стороны, обезумевшие матери, готовые впасть в отчаяние, с другой - отцы, готовые от бессилия на крайние поступки. И я понимал, что надо дать надежду матерям и утешить их, привести из состояния эмоций в разум. То же самое с мужчинами, но при общении с ними должно быть очень твердое убеждение и, может быть, даже какое-то "силовое" давление на мужской характер, чтобы они не смели неразумно браться за оружие и устраивать бойню, потому что это приведет к еще большей катастрофе. В Беслане я оказался буквально через 40 минут после начала событий. В первую очередь я молился, просил у Бога помощи. Во время катастроф, когда человек чувствует бессилие силовых структур, даже в силу объективных обстоятельств, очень важно дать ему надежду. А надежда остается только на Бога. И вот здесь надо самому верить, что Господь будет помогать, и стараться эту веру передать тем, кто страдает. Я думаю, что с каждым разом у меня прибавляется внутренней уверенности, я ведь уже знаю, как работать с этими людьми. Но это очень плохой опыт. Дай бог, чтобы его было как можно меньше.