Поделиться
Этот год Алексей Герман-младший (сын известного кинорежиссера Алексея Германа и сценариста Светланы Кармалиты) провел не на съемочной площадке - за письменным столом.
Итог - сценарий фильма, который, хотелось бы верить, вновь представит Россию на Венецианском кинобиеннале. Как это было в предыдущие два года, когда на старейшем кинофестивале были представлены и его дебютная полнометражная картина "Последний поезд", и "Гарпастум".
Российская газета | Алексей, чем вы заняты сегодня?
Алексей Герман | Восемь месяцев работаю над сценарием. И теперь, наконец, серия следующих этапов - поиск актеров, набор группы. И, надеюсь, скоро начнется подготовительный период. Я очень связан с одной известной датой - 12 апреля. Место действия - Казахстан.
РГ | 12 апреля? Неужели полет Гагарина?
Герман | Да. Изначально это был фильм только об отряде первых российских космонавтов. Мы их знаем улучшенными, "приодетыми". А суть в том, что интересна история смелых и прекрасных молодых людей, которые впоследствии были превращены в неодушевленные памятники из стали и бетона. Постепенно сценарий трансформировался, и теперь у нас история не только о первом отряде космонавтов, но и о тех людях, которые их окружали.
"Машины, квартиры, дачи нет"
РГ | 4 сентября вы отметили 30 лет. Возраст, конечно, еще не солидный. Но на размышления уже наводит. Можете подбить какие-то жизненные итоги?
Герман | Если выражать ощущения от жизни материально, то они такие: машины нет, квартиры собственной нет, дачи нет.
РГ | Вы по этому поводу комплексуете? Сегодня существует ряд условностей, работающих на "статус". Скажем, одним из таких отличительных признаков уровня состоятельности являются часы.
Герман | У меня есть часы. И ботинки у меня хорошие. Но к существованию в моей профессии это не имеет никакого отношения. Жизнь ведь состоит не из часов или ботинок, а из какой-то душевной работы, что ли.
Здесь есть два ответа - честный и правильный.
РГ | Начнем с правильного.
Герман | Правильный ответ состоит в том, что непонятно, счастлив ли бизнесмен со своим "ягуаром". Занимается ли он тем, чем хочет. И что менее спорно, знает ли он, что такое ужас, когда ты пишешь сценарий, снимаешь фильм и тебе кажется - все кошмарно, надо бежать из профессии, и то счастье, когда у тебя получается, ты понимаешь - на этом листке бумаги, в этом кадре невероятным образом стала появляться какая-то другая, пропущенная через тебя, тобою рожденная реальность. Это редкое ощущение, по-настоящему мало кому доступное.
РГ | А честный?
Герман | А честный ответ состоит в том, что когда кто-то подъезжает на Ferrari, а я - на "узбеке", то, конечно, я бы тоже хотел подъезжать на Ferrari.
Но это вопрос жизненного выбора, вопрос приоритетов. Многие - недалекие - критики не могут понять, что я и мои товарищи не снимаем блокбастеры не потому, что не умеем и не можем. А просто потому, что не хотим. Потому что наши представления о жизни состоят в неком наследовании традиций, их преломлении и создании чего-то нового. Ведь мировая культурная среда очень конкурентна и в ней нельзя проигрывать. Так же, как и в спорте.
Ведь нельзя же подходить, допустим, к Достоевскому - только поймите меня правильно, я нисколько не сравниваю себя с Достоевским - и говорить ему: "Федор Михайлович, а ведь интересный у вас роман получился, про этого - с топором, который старушку убил. Видите, у вас уже и сюжет поострей, и убийца появился. Но не могли бы вы его сделать еще попроще, подсократить".
Понимаете, в режиссуре все плохо, кроме самой режиссуры. Если брать любую сторону этой профессии, то это либо унизительно, либо неприятно, либо тяжело, либо страшно. Никакого карьерного роста у режиссеров нет: сделал пять прекрасных картин - тебя все любят, сделал шестую неудачно - тебя рады растоптать. Режиссер постоянно должен проходить переаттестацию.
РГ | "В режиссуре все плохо, кроме самой режиссуры" - звучит как афоризм. Но что такое для вас "режиссура"?
Герман | Я скажу, что такое режиссура для меня. Это то же самое, что воспитать ребенка за 2-3 года, чтобы он прошел все стадии, чтобы ты его любил; чтобы он уходил из семьи, чтобы потом возвращался. Есть какое-то удовлетворение - видеть своего ребенка взрослым и отпускать в самостоятельную жизнь, а потом начинать все сначала.
Ferrari, Rollex... Гламур
Герман | Я не очень понимаю, что такое гламур. Если я надену хороший костюм, ботинки, часы, и я буду модным, чистым, улыбчивым, и когда я буду появляться на вечеринке, меня будут узнавать. Вот это гламур? Или гламур - это просто фантазии девушки из общежития, которая перед сном читает модные журналы и ей кажется, что этот сияющий вспышками фотокамер мир - лучший мир? Не знаю. Может быть, гламур - это иерархическая тоска по красивой и недоступной жизни в эпоху телереальности. В отличие, скажем, от балов, приемов XVII века? Обыватель не видел этой красиво упакованной жизни - проносились мимо кареты, во дворцах горели огни, и звучала музыка. Но она была для него за забором.
РГ | И хотя вы не ездите на Ferrari, вы - "в гламуре"?
Герман | Быть гламурным - не значит быть миллионером. Гипотетически я там. А внутренне нет, потому что каждый раз, когда я туда попадаю, мне отчего-то кажется, что я для всех смешон. И от этого я робею. Потом расстраиваюсь, затем раздражаюсь, раздражаюсь от того что я не такой легкий, что у меня не получается смешно пошутить. Ругаюсь с женой и уезжаю домой в плохом настроении. А ночью думаю о том, каким я был неуклюжим и опять расстраиваюсь. Я только не хочу показаться каким-то обличителем, или встать в позу художника, который отвергает светскую жизнь.
Диктатор или прораб?
РГ | Говоря об отрицательных сторонах режиссуры, как профессии, вы сказали: это унизительно, неприятно, тяжело, страшно. Я бы сказала, скорбное перечисление.
Герман | На мой взгляд, эта профессия вообще странна. С одной стороны, ты "прораб", который должен всех строить, принимать волевые решения. А с другой - вечно вздыхающая девочка-институтка. На площадке ты должен, собрав всю съемочную группу в кулак, железной волей реализовать свои интимные сны, свои тонкие душевные переживания, свои комплексы, свои страхи. По-моему, Адабашьян как-то подметил смешную закономерность: есть режиссеры, которые тащат съемочную группу в 40 градусов мороза бог знает куда снимать сугроб, при том, что такой же можно было снять во дворе гостиницы. И вот все мучаются, проклинают изверга-режиссера, требующего почти невозможного. Но - проходят съемки, все члены группы говорят друг другу: "Да, вот это - режиссер, вот как надо снимать настоящее кино".
РГ | Вы из тех режиссеров, которые снимают сугроб не во дворе гостиницы?
Герман | Конечно. Мы, например, снимая "Гарпастум", вручную расчищали свалку. Это было тяжело. Никому, естественно, этого делать не хотелось. Но это надо было делать, и группа расчищала свалку, потому что все понимали: это не мои режиссерские капризы, что "так надо".
РГ | Вы не конформист на площадке? Кричите?
Герман | На самом деле дело не в оре, не в децибелах голоса, а в том, что, на мой взгляд, на съемках нельзя делать несколько вещей: во-первых, любоваться собой, какой ты грозный; во-вторых, давить на актеров. А в-третьих, надо стараться избегать того крика, который рождается от собственной беспомощности. Наибольшее количество режиссерского крика - это от незнания, что же делать.
РГ | А на свою команду кричите?
Герман | Это специфика профессии - она не бывает бесконфликтной. У меня дурной характер, я капризен, хочу, чтобы все делали, что говорю. Но я готов прощать своим товарищам ошибки, если они допущены в силу усталости. Я не требую от всей съемочной группы творческого горения. Этого можно требовать от группы единомышленников: оператора, художника, композитора, второго режиссера, но не от человека, получающего зарплату, условно говоря, за то, что он переносит ящик с одного места на другое. Но кого я не выношу на съемочной площадке - это хамов, даже не пытающихся скрыть свое нежелание работать, которые в какой-то момент начинают веселиться, халтурить. С такими людьми надо расставаться.
Не арт-хаус
РГ | Алексей, вы бывали на самых разных кинофестивалях мира. Не трепетно быть в одном конкурсе с именитыми режиссерами?
Герман | Нет. Мне не особенно интересно - именитый, не именитый режиссер. Мне важнее другой критерий - хотел бы я быть последователем кого-нибудь из них.
РГ | Бывая на кинофестивалях, вы нарисовали себе картину - каково сегодня европейское кино?
Герман | Я абсолютно четко понял, что нас, российских кинематографистов, там воспринимают как таких очаровательных варваров, интеллектуалов в перьях. Что на самом деле никому авторское кино в современном его состоянии не нужно, ведь сейчас в кино важно не художественное удивление, а удивление социальное. Я видел достаточно много успешных фильмов, построенных по единому принципу: про страдания беженцев, про несчастных детей на ближнем востоке, что имеет место быть, но эти фильмы не становятся актами искусства, не развивают киноязык, не вызывают у меня восхищения тем, как это сделано, и мне не интересен последний фильм Кена Лоуча, потому что там есть все что угодно, кроме таланта. Само понятие "авторское кино" абсолютно и окончательно дискредитировано. Режиссеры перестали быть режиссерами, а стали журналистами. Замечательные режиссеры Феллини, Бергман, Куросава - это все были режиссеры, создававшие свое, "авторское" кино, но при этом они были внятны, и их смотрели. То, что мы видим в европейском кинематографе сегодня, - бесперспективно.
Сколько критиков умилялось: как это хорошо, что теперь каждый может взять видеокамеру и снять фильм. Вот это кино и погубило - то, что, действительно, каждый может взять видеокамеру и снять псевдореальность.
РГ | Поэтому вы позиционируете себя как режиссера арт-хауса?
Герман | Моя задача найти такую форму изложения, которая, с одной стороны, не заставляла бы меня терять свою индивидуальность, а с другой - адаптироваться к той реальности, в которой мы существуем. Реализм - не как идея, а как манера - умер. Крупнейший всплеск, который завершит, видимо, развитие реализма - папино кино. Он доведет эту идею до совершенства, до абсолюта. Поставит точку и подтолкнет к будущему.Мне кажется, должен возникнуть какой-то иной киноязык, который позволит говорить интереснее, умнее и точнее, чем нынешний.
РГ | Прежде всего главная беда режиссера сегодня - попасть под диктат непрофессионального или нечистоплотного продюсера.
Герман | Да, прежде всего это касается молодых режиссеров. Я знаю случаи, когда молодые талантливые режиссеры оказывались подавлены диктатом продюсеров, силой обстоятельств, отсутствием профессиональной поддержки. Любой молодой режиссер, который оканчивает ВГИК, оказывается в жуткой ситуации вакуума - у них нет связей в профессиональном мире, они юридически не защищены. До сих пор не создана организация, которая бы их поддерживала на уровне поиска продюсера, поиска сценариев. Существует огромное количество художников, операторов, сценаристов, о которых мало кто знает. Оказываются никому не нужными молодые актеры в провинции. Необходим профсоюз для молодых кинематографистов. Это есть и в Южной Корее, и в Европе, и в Америке. Везде есть настоящие профсоюзы.
РГ | Скажите честно, вам-то что за дело? Ведь у вас есть своя ниша, есть связи, имя...
Герман | Мне обидно, что многие мои сокурсники, очень талантливые люди, не могут себя найти в окружающем мире. Меня раздражает то, что на самом деле никого не волнует судьба молодых. Реально помогает только Федеральное агентство по культуре и кинематографии.
А что касается меня... У меня есть круг единомышленников. Но хотелось бы заниматься не только собой и продвижением себя в кино, но и помогать кому-то еще, в силу обстоятельств не столь успешному. Я считаю, что в противном случае возрождения отечественного кинематографа, о котором так много говорят, не видать. Мы все потонем в глупости, в непрофессионализме, в фарисействе.