Поделиться
"Российская газета" | Юрий Петрович, как началась работа над телеспектаклем "Всего несколько слов в честь г-на де Мольера"?
Юрий Любимов | Анатолий Эфрос предложил мне сыграть Мольера и Сганареля в его спектакле. Как раз в это время мои артисты галдели на меня на каждой репетиции: "Вы все время нас гоните к результату, а процесс где? Где процесс?" Я им отвечал, что им бы только, как плохим школьникам, тянуть время до конца урока. И когда Толя предложил мне играть в его телеспектакле, я подумал: "Проверю-ка я себя: может быть, я уже забыл свою первую профессию? И, действительно, неправильно обращаюсь со своими артистами?". Но то, что я сыграл, меня не убедило в их правоте. В общем-то, у меня с актерами часто возникали подобные дискуссии.
РГ | И сейчас возникают?
Любимов | Ничего не изменилось в актерской психологии. Так было и сто лет назад. Но при крепостном театре было строже.
РГ | Вы с некоторым удовольствием говорите про крепостной театр.
Любимов | (смеется) Нет!.. Так вот, во время съемок я заключил с Эфросом пари, которое выиграл. Чтобы мне было спокойнее, я брал с собой на съемки текст моей роли. Конечно, я его знал наизусть, но с текстом чувствовал себя увереннее. Порой я приклеивал листок куда-то, иногда клал его на спину Ольге Яковлевой, иногда - на грудь (смеется). Но ни разу Эфрос не заметил, что я читаю текст.
РГ | Каково было режиссеру в руках другого режиссера?
Любимов | Я играл безропотно. Я Толе сразу сказал, каким вижу Мольера, он был согласен со мной. Мне не хотелось и Сганареля играть клишированно - пресмыкающимся слугой.
РГ | Одна из главных тем телеспектакля - взаимоотношения художника и власти. Видимо, Эфрос сознательно взял именно вас, у которого были достаточно напряженные отношения с властью, на эту роль.
Любимов | Да, так это и прочитывалось. Но, конечно, самые острые места были вырезаны. Я думаю, что-то около десяти минут.
РГ | Влияли ли вы с Анатолием Эфросом друг на друга как режиссеры? Или ваши методы были настолько разными, что взаимовлияние оказывалось невозможным?
Любимов | Я ходил на его спектакли, мог его защитить, когда на него нападали. У нас были хорошие, уважительные отношения. А потом - трагические события с его приходом в Театр на Таганке. С тех пор мы не виделись: когда я вернулся в Россию, Эфрос был уже в могиле.
РГ | Как сейчас по прошествии стольких лет вы смотрите на историю с приходом Анатолия Эфроса на Таганку?
Любимов | Это безобразное поведение властей. Страна разваливалась. А они занимались театрами. Ставили вопрос вплоть до политбюро. Сам Леонид Брежнев принимал участие в разрешении этой проблемы.
РГ | Я читал, что какой-то высокий партийный чиновник говорил про приход Эфроса на Таганку: "Гениальный ход! Одним ударом убрали двоих!"
Любимов | Да, они убили двух зайцев. Эфросу не надо было идти на Таганку. Я уверен я этом до сих пор.
РГ | Когда он пришел руководить Театром на Таганке, вы созванивались с ним?
Любимов | Нет. Меня не соединяли по телефону с Россией. Даже, когда у меня умер брат, я не смог дозвониться его семье. Видно, был приказ любой ценой меня привести обратно для расправы. Они мне говорили: "Не вас, так ребенка возьмем. Тогда сами придете".
РГ | В книге "Если бы знать..." Ольга Яковлева называет вас одним из виновников того, что ситуация в Театре на Таганке сложилась столь трагично.
Любимов | Как я мог влиять на ситуацию? Я же не КГБ. Но Толе нельзя было приходить в театр с партийным начальником. Один артист сказал: "Анатолий Васильевич, как же вы могли прийти и занять место вашего друга? Есть же цеховая этика".
РГ | Но Эфрос ведь пришел в Театр на Таганке после того, как вы покинули страну.
Любимов | Мне было настоятельно предложено уехать: "Вам тут все не нравится - уезжайте!" У меня была молодая жена Катерина, венгерская подданная, и маленький ребенок. А за границей я резко высказался о сбитом нами самолете, и меня лишили гражданства.
Вернулся я по приглашению Горбачева. Но это же какая-то глупость: как можно лишить Родины? Просто идиотизм, и все. Только тоталитарные режимы могут дойти до такого позора.
РГ | Вернемся, если позволите, к вашим взаимоотношениям с Анатолием Эфросом. Вы спорили с ним о природе театра, о его цели?
Любимов | У нас был разный взгляд на жизнь. Он считал, что его микромир спасет его от всего дурного. А я говорил, что это в любую минуту разрушится и нужно как локаторами чувствовать все, что творится вокруг. И переносить это на сцену. Иначе начинаешь заниматься чистой эстетикой.
РГ | Что отвечал вам Эфрос?
Любимов | А зачем нам было спорить? Это не имело смысла. Ведь тайна в методе работы, как раскрыть артиста и сделать его соучастником. В этом отношении у нас был очень разный подход.
У русских артистов всегда были плохая дисциплина, малая трудоспособность и очень много сантиментов. Мы умельцы превратить Чехова в мелодраму, стихотворную пьесу играть прозой и говорить: "Я импровизирую!" А ведь это все равно что играть мимо нот. А наши все актеры всё твердят - чувства, чувства, нутро, нутро... Они думают, что нутро у нас особое. А особое у нас только хамство.