Открытие VII Международного фестиваля им.Чехова, несмотря на отсутствие официальной части, речей и шампанского, само по себе стало праздником с радостным и пьянящим эффектом шампанского. В первый день давали знаменитый балет "Лебединое озеро" Мэтью Боурна, во второй - "Сладковато-печальный запах ванили" тбилисского Театра им. Руставели.
"Лебединое озеро" Мэтью Боурна, хоть и стало уже мировым хитом, растасканным на цитаты, нынешним летом в Москве вновь произвело эффект освежающего шампанского. В нашей стране, которая по-прежнему мучительно переживает свои отношения с собственной музыкальной классикой, культура которой слишком серьезна, во многом лишена парадоксальной и иронической игривости, очень полезны такие инъекции.
"Лебединое озеро" Боурн сочинил поверх классической хореографии Петипа-Иванова, выстроив на ее основе свой собственный сюжет, но ничего агрессивно-конфликтного в этом "переписывании" классического текста нет. Сюжет о юном принце, выросшем в холодных королевских покоях, не знающем любви и в тоске ищущем ее повсюду, напоминает атмосферу и обстоятельства жизни нынешней королевской семьи, самого принца Чарльза и даже его погибшей жены. Да и личная драма автора "Лебединого озера" становится не менее важной внутренней темой английского спектакля.
У Боурна история болезненного и одинокого мальчика, которому во снах является прекрасный и сильный лебедь, выстроена как увлекательное и красивое пособие по психоанализу. Декаданс дворцовых ритуалов и манер, вульгарные подробности английских баров, картина Энди Уорхола, внезапно "являющаяся" на бал, - все это полно неистребимого английского юмора.
А что до лебедей, которых Боурн из кокетливого женского кордебалета превращает в группу сильных, брутальных мужчин с обнаженными мускулистыми торсами, то здесь он умудряется выйти за пределы балетной условности, победить инерцию восприятия хрестоматийных "лебединых" адажио и рассказать историю о вечном противоречии природы и культуры, силы и слабости, расцвета и декаданса. И все это - с нежно-смешливым, просвещенным юмором.
На подобных художественных парадоксах строится и спектакль гения грузинской режиссуры Роберта Стуруа и его Театра им. Руставели - "Слаковато-печальный запах ванили", показанный на второй день фестиваля в Театре им. Моссовета. Роберт Стуруа и первый актер его труппы Заза Папуашвили поставили пьесу молодого грузинского драматурга Ираклия Самсонадзе. Прославленный во всем мире мастер гротескных философских притч, основанных на мировых репертуарных хитах, на пьесах Брехта, Шекспира, Беккета, за то время, что мы не видели его (последние гастроли его театра проходили в 2003 году), Стуруа стал явно тяготеть к пьесам молодых грузинских авторов. Благодаря их текстам он, кажется, обрел новое страстное дыхание, новую возможность для смелых обобщений и резких театральных решений.
Под Рождество в старый тбилисский дом приезжают молодожены и оказываются в центре всеобщего внимания: к ним приходит сосед, потом - родители жены, потом - как dues ex machine, в корзине с неба, - является соседский сын, много лет живший в Америке. Собственно с его появления весь безумный сюжет, внешне напоминающий водевиль, превращается в то, чем он по сути (как всегда, у Стуруа) и является: буффонно-гротескно-трагикомическую притчу, рассказывающую всю самую горячую, наиновейшую историю. В ней смешались все уклады, все миры. В ней царствует хаос, в ней беременные женщины из-за отсутствия любви превращаются в вампиров, в ней молодые мужчины тысячами уезжают на Запад, в Америку, чтобы там найти удачу и потерять сердце. Опыт колоссального исхода, небывалого за всю историю Грузии, который происходил на протяжении последних 20 лет, нотой печали и боли вошел в спектакль.
Герой Зазы Папуашвили возвращается в эту фантасмагорическую квартиру, стены которой разрывают огромные летящие куклы, точно сошедшие с полотен Шагала (художник Мириан Швелидзе), исполненных тоски и утраты. Мир, оставленный им когда-то, изменился до неузнаваемости, и теперь он одержимо ищет в нем сладковатый ванильный запах материнского торта, который, смешавшись с ностальгией, делает его печальным. Чем гротескнее и смешнее играет Заза, тем трагичнее и отчаяннее звучат слова его монолога, которым можно описать судьбу первого постсоветского поколения: "Мы промежуточны и потому трагичны". В финале он приветствует родившегося ребенка: "Он родился, и у него будет четкое эго, а не слабое и трагически разорванное, как у меня". Эта рефлексия полна иронии и сарказма, гротеска и печали, она играется парадоксально - на сочетании самых несоединимых состояний. Грузин, потерявшийся в Калифорнии и пытающийся на сеансах психоаналитика преодолеть свою "разорванность", является в спектакле этаким Гамлетом в клоунском обличье, поражающий публику игрой, одновременно дикой и утонченной.
В таком остро-гротескном рисунке соединяются мотивы самых знаменитых спектаклей Стуруа - от Шекспира до Беккета, - превращая роль грузинского "лузера", неудачника в персонаж поистине шекспировского масштаба. Так же легко и празднично соединяет Стуруа музыку Шопена, Моцарта, Бетховена и Бобби Макферена, чтобы, размышляя над печальными метаморфозами современного мира с его утратами, мы ни на секунду не покидали магический мир театра. И потому до сих пор нет иного способа лучше узнать чужую страну, чем увидеть ее театр.