Поделиться
Мариинский театр завлек на свою сцену легендарную Тоску Марии Гулегиной, почти два десятилетия считающуюся лучшей в мире. И хотя сегодня нет ни одной значимой оперной сцены в Европе и Америке, где Гулегина бы не выступила в своей коронной партии, в России Тоску она спела впервые.
Новую постановку "Тоски" и готовили в расчете на масштаб Гулегиной, хотя текущие спектакли будут петь мариинские звезды Ольга Сергеева и Ирина Гордей. Однако постановщики создали столь грандиозную конструкцию спектакля, что потеряться певцам здесь не удастся: каждая сцена спектакля построена как кадр роскошной ленты итальянского кино, полной драматизма, страстей и той величественной красоты, которая со времен Римской империи стала знаком искусства.
Австралийцы режиссер Пол Каран и художник Пол Эдвардс педалировали именно эту ноту красоты в грандиозной черно-мраморной оправе сцены и в золотом ренессансном декоре колонн и дверей, напоминавших сверкающие врата Вечности. Сцену же, отблескивающую черным зеркальным светом, подняли под опасным углом, заставляя певцов рассчитывать каждый свой шаг и жест и разыгрывать, словно на шахматной доске, подлинно имперскую драму любви и политики. И хотя действие спектакля переместилось из исторических Наполеоновских времен в эпоху фашистской империи, а вместо католической мадонны художник Каварадосси писал в храме портрет белокурой фройлен, накал драмы не ослабел, потому что со времен Трои, эпохи цезарей, дожей до современных диктаторов суть ее остается неизменной - "любовь, из глубины которой вырастает несчастье", насилие, закат цивилизации.
И Тоска Гулегиной вписывается в масштаб именно такого действа, потому что страх и трепет ее любви к Каварадосси имеют апокалиптический оттенок: ее ревность, внезапные вскрики, ярость и легкие, нежные ласки, исступленные обращения к Богу и спасительное озарение - католический крест, которым она прикончила римского диктатора Скарпиа, слепо ведут ее к роковому финалу. Поэтому ее кокетливый воздушный поцелуй превращается под залпы расстрела Каварадосси в дикий, почти животный крик, а помутненное сознание - в суицид, когда обезумевшая Тоска сбрасывается с карниза, мелькнув, словно комета, шлейфом золотого платья. И в пустом пространстве, истребившем всех участников трагедии, в кровавом зареве заката торжественными столпами застывают вечные буквы AMOR.
В Мариинском спектакле у Гулегиной оказались достойные партнеры - и яркий, импульсивный Каварадосси - Ахмед Агади, и резкий, точный Скарпиа - Валерий Алексеев. Оркестр же под управлением Гергиева звучал как раскаленная магма, вползающая на сцену, - удушающая, несущая трагедию, взрывающаяся исступлением и католическими экстазами и погребающая в мороке вечности всех героев.
Накануне этой значительной для Мариинского театра премьеры Мария Гулегина, приехавшая в Россию не только исполнять Тоску, но и участвовать в благотворительной акции в День защиты детей, дала интервью "Российской газете".
Российская газета | В последнее время вы стали регулярно приезжать в Россию, причем с разными проектами. Ощущаете ностальгию или чувствуете себя здесь человеком мира?
Мария Гулегина | Когда-то у меня было ощущение, что родина мне недодала. Но сейчас без высокопарных слов могу сказать, что она всегда есть в моем сердце. Где бы я ни жила, я остаюсь русским человеком, говорю на русском языке, а на ностальгию у меня просто нет времени. Бывает желание вернуться в любимые места, на те сцены, где я пела. Скучаю, например, по Нью-Йорку - не была там больше двух месяцев. Но от ностальгии лечит работа.
РГ | Вы поете уже вторую партию в Мариинском, как образовался этот союз с театром?
Гулегина | Это целиком заслуга Валерия Гергиева. Он приглашает меня, и на этот раз сделал все возможное, чтобы я пела не только премьеру "Тоски", но и несколько спектаклей - два в Петербурге и два в Мадриде. Маэстро перекроил с этой целью расписание всего театра, подстроился под те свободные дни, которые есть у меня между летними спектаклями в Арена ди Верона. Поэтому вся благодарность за этот проект - ему.
РГ | Тоска - особая партия в вашем репертуаре: вы поете ее всю жизнь. Ноты, наверное, уже почти не открываете?
Гулегина | Открываю и очень часто нахожу что-то новое для себя. Бывает, что я пою до тридцати спектаклей "Тоски" в сезон, причем в разных постановках. Но этот спектакль Пола Карана дал мне новые ощущения - особенно визуальные. У меня бывали проблемы с режиссерами, когда приходилось воевать, чтобы не делать глупости. В этой же постановке все очень логично, хотя время и перенесено в эпоху фашизма. Удивительно, но все сделано так, что Тоску, как персонаж, здесь ничего не ломает: она какой была - романтичной, нежной, женственной, ревнивой - такой и остается. В любом случае для меня это спектакль не о политике, а о любви, о надежде, об искренности в отношениях между людьми. Ведь во все времена существовали люди, которые цинично использовали других в своей игре, и те, кто не воспринимает хитрость и двуличность нашего мира. Тоска относится к таким чистым людям.
РГ | Кроме того, у Пуччини Тоска - примадонна, обладающая сложным характером.
Гулегина | Мне кажется, что люди все-таки плохо представляют себе жизнь примадонн: думают, вероятно, что жизнь у нас легкая, что мы по коврам ходим и на золоте едим. Нет! Примадонна - это рабочая лошадь, которая поет в театре, в церкви, на концертах и отдает свое сердце людям. У нее нет времени на ложь в жизни: это чистый человек. А то, что у нас иногда называют примадонной расфуфыренную певичку, - с этим сталкиваешься в работе постоянно: одни работают рядом с тобой как лошади, а другие говорят - мы звезды, мы не придем на репетицию, - так это не примадонны, а чванливые гусыни, не достойные уважения. Примадонна - это другое состояние души, поэтому моя Тоска - чистое, нежное существо, сирота, которая воспитывалась в женском монастыре. Она с Богом на прямой линии, поэтому, где ей знать о подлостях мира? Но если, конечно, ее изображать орущей теткой, как это часто происходит, то получится совсем другая история. После меня Тоску в Мариинке будет петь Ольга Сергеева, которая все репетиции была рядом со мной как друг: ей это тоже близко.
РГ | Вы сразу после премьеры участвуете в Большом благотворительном концерте в Коломенском "Классика & Jazz", средства от которого будут перечислены в Детский фонд ООН (ЮНИСЕФ) "Защита детства" в Москве. Концерт организован по вашей инициативе?
Гулегина | Я -инициатор этой акции, потому - что считаю: нельзя сидеть просто в тенечке и не обращать внимания на то, что вокруг есть проблемы. Бог кому-то дал талант, кому-то - здоровых детей, но это не означает, что мы можем закрывать глаза на тех, кому что-то не дано. Самая подлая позиция: "А, все равно деньги недойдут, все равно ничего не получится". Нужно идти и работать, идти и помогать. Даже если один ребенок станет от этого счастливее, можно считать, что не напрасно прожил свою жизнь.
РГ | Вы специально интересуетесь проблемой детей в России?
Гулегина | Я просто считаю, что надо что-то делать, и первое - чтобы побольше детей-сирот обрело свою семью. Государство должно поощрять таких святых людей. Я и сама бы усыновила ребенка, но не имею на это права: меня почти не бывает дома, и мой собственный сын растет без меня. Сейчас, правда, в России у меня есть детский дом, который я курирую.
РГ | Если вернуться к искусству, то что нового происходит сейчас на основной для вас сцене Мет в Нью-Йорке?
Гулегина | Мет сейчас ведет потрясающую политику - просто уникальную, потому что записывает теперь каждый спектакль, и все, кому это интересно, могут увидеть его на видео, в Интернете, услышать по радио. Спектакли Мет транслируют в кинотеатрах Америки и Германии. И можно узнать, как та или иная певица спела сегодня или вчера, как у нее звучал голос, как она брала ноты. Это очень важно, потому что пиар иногда бывает черным и целиком зависит от звукозаписывающей фирмы, которая, естественно, настаивает, что слушать можно только ее записи, а все остальное - ужасно. Сейчас люди получили возможность сами оценивать, кто есть кто. Это относится и к пропиаренным певцам: они ведь не музейные экспонаты и тоже поют по-разному. Все это важно, потому что опера - живое искусство.
РГ | Как вы относитесь к идее, исходящей от нового руководства Мет, в целях популяризации оперы делать переводы либретто и петь спектакли на английском языке?
Гулегина | Я пока не сталкивалась с этим. Может, это имеет смысл для театров самой низкой категории - чтобы люди приходили и понимали, о чем поется в опере. Но ведь композитор писал конкретную вокальную линию на конкретную фразу, и интонация всегда настроена на определенное чувство, на определенный пульс. Конечно, в переводе все это теряется. Когда-то в России все певцы пели на русском языке, и я первая начала поднимать бучу, что правильно петь на иностранных языках. В тот момент я работала в Минске, и в театре против меня начали бойкот: все солисты пошли в ЦК, подписали письмо, а потом за меня взялись соответствующие органы. Так что я вынуждена была покинуть Россию.
РГ | В прошлом году вы сказали, что больше не будете петь в Ла Скала из-за изгнания из театра Риккардо Мути. Ситуация не изменилась?
Гулегина | Я тогда была очень обижена на Скала за маэстро. Точно так же поступила и Барбара Фриттоли, отказавшаяся от всех спектаклей в этом сезоне. Но время идет: Скала должна жить, публика ни в чем не виновата. Так что у меня появились договоренности на будущее.
РГ | А с Мути теперь не встречаетесь в работе?
Гулегина | Мы разговаривали и решили, что будем делать что-то новое. Мути для меня - идеальный маэстро, который не только делает с певцами партию в конкретной постановке, а вообще учит жизни, учит музыкальной совести. Он никогда не выпячивает себя: просто делает все для музыки и для композитора. Я ему верю.
РГ | А публике вы всегда верите?
Гулегина | Публика - это такой организм, который каждый раз составляется из разных и совершенно не похожих друг на друга личностей: кому-то что-то нравится, кому-то не нравится. Но публика имеет право высказывать свое мнение, потому что она платит деньги, чтобы слушать конкретного певца или оперу. Другое дело, в какой форме высказывать свое мнение и как на это реагирует сам певец. В Калласс в свое время и редиски летели, но все равно она оставалась Калласс. Я верю публике, потому что когда на спектакле сидят две с половиной тысячи человек, не может быть так, чтобы все ошибались и только один певец был прав.